Младшая сестра оратории, Тионе Хирют (Tione Hiryute) — Персонаж — AnimeGO
Замечательные скрипачки под руководством Натальи Клименко и великолепный концертмейстер Евгений Чеботарёв покорили мысковских зрителей своим профессионализмом! Я шел поздравлять композитора, с которым еще не был знаком тогда, и встретил выходящего из артистической Шостаковича, который поздравил автора уже. Океан-море ; 5.
Бернар Тавернье, , социальная драма «Маленький Марсель» реж. Клод Горетта, гл. Каролин Юппер, , историческая криминальная драма «Виолетта Нозьер» реж. Клод Шаброль, гл. Кристин Паскаль, две гл. Достоевского роль Марии, , военная драма Клода Шаброля «Женское дело» гл.
Также Юппер сыграла десятки ролей в популярных фильмах, в основном героинь социальных драм или романтических драм.
С нач. В это десятилетие она запомнилась и зрителям и критикам как блистательная актриса психологических драм, ее «специализацией» стали героини таинственные и часто морально «неоднозначные», нервные, иногда до сумасшествия эксцентричные, мгновенно и неожиданно меняющие свое поведение.
Таковы ее Эмма Бовари из экранизации классического романа Г. Флобера реж. Клод Шаброль, , независимая писательница и «роковая» женщина Лола из драмы «После любви» , Анн из мелодрамы «Разрыв» реж. Кристиан Венсан, , странная работница почты Жанна из криминальной драмы «Церемония преступления» реж.
Клод Шаброль, , авантюристка Бетти из «черной» криминальной комедии «Ставки сделаны» реж. Бенуа Жако, , мадам де Метнон из историко-авантюрной мелодрамы «Сен-Сир» , Мика Мюллер из мистической драмы «Спасибо за шоколад» реж.
Клод Шаброль, и, наконец, современное воплощение Медеи в одноименной экранизации года. Сенсационный успех получила главная роль актрисы в драме «Пианистка» La pianiste, реж. Михаэль Ханеке, по одноименному роману австрийской писательницы Эльфриды Елинек Нобелевский лауреат года. Годом спустя фильм «8 женщин» Франсуа Озона также стал одним из наиболее успешных фильмов года роль Огюстины, Период возрастных ролей, кажется, стал для Юппер еще успешнее: за десятилетие с по год Изабель Юппер сыграла в около 35!
Среди значительных работ актрисы последних лет — роль Анн Лоран в драме Михаэля Ханеке «Время волволков» , Габриэль в мелодраме «Габриэль» реж. Клер Дени, , Бабу из комедии «Копакабана» реж. Это было мрачным началом при вступлении на трон моего отца. Как известно, у Императора Александра I не было сына. Во время его царствования Наследником считался второй сын Императора Павла I. Константин Павлович. Тогда же он женился морганатически на польской графине Грудзинской, которой Государь даровал титул княгини Лович.
Из любви к ней Константин Павлович отказался от престола, который, таким образом, предназначался третьему сыну Императора Павла I, Николаю Павловичу. Обстоятельства бунта декабристов 14 декабря года слишком известны, чтобы передавать их подробно, тем более, что я хочу рассказать только о том, что сама помню. На меня произвели глубокое впечатление въезд траурной колесницы с телом Государя, траурные наряды, что-то непонятное, скрывающееся за черными покрывалами.
Все это поразило меня гораздо сильнее, чем беспокойство и горе людей. Длинное шествие, знамена, делегации, процессии детей, герольды в средневековых одеяниях, мрачная роскошь поразили мое детское воображение, и эти картины перемешались с грустью последующих дней.
Я вспоминаю, что в тот день мы остались без еды, вспоминаю озадаченные лица людей, празднично одетых, наполнявших коридоры, Бабушку с сильно покрасневшими щеками. Для нас устроили наспех ночлег: Мэри и мне у Мама на стульях. Ночью Папа на мгновение вошел к нам, заключил Мама в свои объятья и разговаривал с ней взволнованным и хриплым голосом.
Он был необычайно бледен. Вокруг меня шептали: "Пришел Император, достойный трона". Я чувствовала, что произошло что-то значительное, и с почтением смотрела на отца. В течение этой зимы нас два раза в день водили через длинные коридоры в покои, которые занимали наши Родители в Эрмитаже. Мы видели их лишь изредка на короткие мгновения.
Затем нас опять уводили. Это было время допросов. С одной стороны приводили арестованных, с другой приезжали послы и Высочайшие особы, чтобы выразить соболезнование и принести свои поздравления. Мы же, бедные, маленькие, очень страдали оттого, что были так неожиданно удалены от жизни Родителей, с которыми до того разделяли ее ежедцевно. Это было как бы предвкушение жертв, которые накладываются жизнью на тех.
В августе года нас отправили в Москву с флигель-адъютантом Василием Перовским. Поездка продолжалась девять дней. Мне было в то время четыре года, и впечатление от нее осталось самое пестрое. Шоссе не существовало, только одни проселочные дороги с брусьями с правой стороны, воткнутыми просто в песок. Так мы тогда путешествовали! В Новгороде я впервые увидела женский монастырь. Игуменья Шишкина была восприемницей Мама во время ее перехода в нашу веру. В Торжке пользовалась заслуженной славой, благодаря своим действительно превосходным котлетам, некто мадемуазель Пожарская.
В Вышнем Волочке мы проехались каналом и осматривали шлюзы. В Твери мы с почтением посетили дворец, где жила Великая княгиня Екатерина Павловна и где Карамзин читал ей свои первые труды по истории России. Там же мы видели комнату, в которой в году умер принц Георгий Ольденбургский, ее муж, жертва своих неустанных посещении госпиталей.
Наконец Москва.
Мое сердце билось. Пожар года, героическая борьба наших храбрецов - как близко было еще все это! Тогда я впервые и еще неясно ощутила, что значит Россия, Отечество. Я была еще слишком мала для того, чтобы присутствовать на коронации Родителей в соборе, и могла видеть только отблеск пышного торжества в Грановитой палате, где Их Величества сидели на тронах и обслуживались высшими сановниками, в то время как остальные гости и члены дипломатического корпуса стояли и, принеся свои поздравления, пятились с бокалами шампанского в руках.
Вокруг нас - необычного вида женщины в восточных одеяниях: татарки, черкешенки, жительницы киргизских степей. Все это было ново и непривычно. Восток, его люди и обычаи - все это привлекало любопытство чужеземцев и создавало вокруг древнего города, с его золотыми куполами и причудливыми башенками, блестящий ореол.
Недели пролетели в празднествах и развлечениях. Мама, принужденная беречься из-за своего хрупкого здоровья, приняла любезное приглашение графини Орловой-Чесменской переехать на ее дачу в пригороде Москвы.
Там дышалось привольным деревенским воздухом, там можно было свободно бегать по саду, без того, чтобы собиралась толпа и приветствовала нас криками "ура!
В сентябре, в день Св. Елизаветы, полкового праздника кавалергардов, Мама впервые, как шеф этого полка, принимала парад. Она была и польщена и сконфужена, когда Пана скомандовал "На-краул! Это было и неожиданно и ново. Папа умел придать нужную раму общественному почитанию своей супруги, которую он обожал. Музыка играла марш из "Белой дамы", в то время модной оперы, и этот марш стал, в память этого события, полковым маршем.
Следующей осенью, 9 сентября года, родился Константин, второй, долгожданный сын. Он родился уже как сын Императора, в то время как мы, старшие, родились еще детьми не венчанного на царство отца. К крестинам нам завили локоны, надели платья-декольте, белые туфли и Екатерининские ленты через плечо.
Мы находили себя очень эффектными и внушающими уважение. Но - о разочарование! Сейчас же снять ленты и прочие украшения! Мы были очень опечалены.
По просьбе Мама нам оставили только нитки жемчуга. В глубине своего сердца я была согласна с отцом. Уже тогда я поняла его желание, чтобы нас воспитывали в простоте и строгости, и это ему я обязана своим вкусом и привычками на всю жизнь.
Одеваться было мне всегда скучно. Мама или гувернантки заботились вместо меня об этом, и только будучи замужем, чтобы понравиться моему мужу, я научилась украшаться, и то только оттого, что мне было приятно, если Карл находил меня красивой и хорошо одетой.
После смерти Государыни Елизаветы Алексеевны, супруги Императора Александра I, Мама стала во главе всех отечественных женских институтов. Во время строительства одного из домов, для этого предназначенных, детей поместили в Александровском дворце в Царском Селе.
Мы часто ходили туда и играли и танцевали на газонах с девочками. Нам сшили форменные платья, какие носили они, коричневые камлотовые с пелеринками, передниками и нарукавниками из белого перкаля, нас поставили между ними по росту. Бабушка, которую мы хотели этим удивить, уверяла, что она нас не узнала, подняла меня за подбородок и спросила, как моя фамилия. Начальница, госпожа фон Вистенгаузен, немного сгорбленная, с нежными чертами лица и выражением печали и страданий, завоевала наши сердца.
Дочь, оставшаяся ей после четырех схороненных детей, выглядела, как все больные и слабогрудые, прозрачной. Мама послала ей своего врача, ослиное молоко и оказывала ей всевозможное внимание. Но все было тщетно: она угасла некоторое время спустя. Мать пережила ее, еще более согбенная и еще больше покорная, добрый гений дома. В году была объявлена война с Турцией. Папа последовал за войсками на Юг, Мама переселилась в Одессу, чтобы быть поближе к нему.
Она взяла с собой только Мэри. Мы, четверо остальных, оставались в Павловске под крылышком Государыни-матери. Дядя Михаил Павлович, брат отца, был также в армии, а тетя со старшей дочерью Великая княгиня Елена Павловна, старшая дочь - великая княжна Мария Михайловна - в Италии. Бабушка приходила уже с утра, со своей гобеленовой вышивкой, в маленький деревянный дворец, садилась в детской и принимала там доклады, в то время как мы вовсю резвились.
Она изучала наши склонности и способности; Адини, проказница и ласковая, была "le bijou" сокровище фр. Я вспоминаю себя неразговорчивой, не слишком живой и резвой, но, невзирая на это, мои младшие сестры и братья меня любили. Мне постоянно приходилось быть судьей, когда они ссорились, и без лишних слов мне всегда удавалось восстановить мир.
Она была очень деятельной. Каждую неделю ездила в Санкт-Петербург, чтобы навещать институты и госпитали, отдыхала немного в Смольном у старушки Адлерберг, своей лучшей подруги после княгини Ливен. Если приходила хорошая весть с театра военных действий, Бабушка заказывала обедню в Казанском соборе и ехала туда в золоченой карете, сопровождаемая своим маленьким внуком Сашей в гусарской форме.
Никогда не забывала она привезти нам с собой гостинец. У меня до сих пор хранится привезенный ею браслет с камеей, изображающей отца. С некоторых пор я перешла из ведения английской няни на попечение гувернантки Шарлотты Дункер, шведского происхождения и протестантского вероисповедания.
Она не знала иной родины, как шведский монастырь в Санкт-Петербурге, в котором она девять лет была ученицей и девять лет учительницей. Образованная и строгая, она внушала мне уважение к работе. В пять лет я могла читать и писать на трех языках. Что же касается музыки, то тут ее строгость не повлияла на успехи. Тетя Мария Павловна Веймарская сестра Папа , которая присутствовала па уроке, посоветовала оставить рояль: "У нее нет способностей", - сказала она.
Я была необычайно горда, доказав ей в году противоположное, когда уже играла наизусть, что от меня требовалось, и аккомпанировала графине Росси Зонтаг , когда она пела.
Моя кузина Августа Веймарская теперь Императрица Германская провела это лето года вместе со своей матерью в России; ей было только шестнадцать лет, но она уже появлялась в обществе, хорошенькая девочка с ямочками, скорее пикантная, чем красивая. В Петербурге предпочитали красоту ее сестры Марии. Но Бабушка и некоторые господа придворные нашли, что у Августы есть уже и оригинальные идеи, несмотря на ее воспитание при маленьком немецком Дворе, с его узостью, сковывавшей даже повседневные разговоры и не допускавшей ни малейшего послабления этикета.
В один прекрасный день, когда она была уже Императрицей супругой Императора Вильгельма I , она рассказывала мне, сколько трудов ей стоило быть естественной при ее странном воспитании. В октябре захворала Бабушка. Заботы об обоих сыновьях в действующей армии подорвали ее здоровье. Взятие крепости Варна затянулось, когда же наконец произошло ее падение - это было ее последней радостью.
Она, не знавшая в течение 69 лет ни устали, ни нервов, стала жаловаться на усталость. Ее старый врач, доктор Рюль, только качал головой. Папа, извещенный об этой необычайной слабости, точно предчувствуя грозящую катастрофу, поспешил из Одессы, чтобы присутствовать при дне ее рождения 14 октября. Мы были у обедни в маленькой часовне Зимнего дворца, когда раздался его голос в передней.
Мы бросились ему навстречу. Мама за нами, через несколько минут мы все вместе опустились на колени вокруг кресла больной. Никто не знает, почему и когда картины сплоченной семейной жизни запечатлеваются в детском сердце и когда они снова встают и захватывают его.
Подробности эти кажутся незначительными, но как они сильны и негасимы! Такой осталась в моем сердце эта картина: Папа на коленях своей матери, старающийся сделать себя маленьким и невесомым. Десять дней спустя, 24 октября года, Государыня-мать скончалась в Зимнем дворце. Щедрость ее сердца превышала ее остальные качества.
Добродетельная при Дворе, который разрешал все, верная супругу, который жил своей собственной жизнью, мать, окруженная уважением и подчинением, она, как Монархиня, заботилась об улучшении правления. С необычайной прозорливостью, например, привела она в порядок управление финансами России, создала в России первую Ссудную кассу, дававшую гарантии, и для доверия широкой публики она поместила туда свое и своих детей состояние.
После ее кончины Мама в тридцать лет стала во главе управления, которое помимо женских и воспитательных учреждений включало еще и промышленные предприятия, в свою очередь дававшие капитал для содержания приютов. Мама писала Софии Бобринской: "Мысль о том, что я должна заменить нашу любимую матушку, такую энергичную и деятельную, давит меня: я такая слабая, не созданная для того, чтобы повелевать".
Мама была совершенно иной, сравнивать их обеих было невозможно. В то время как одна была повелительницей, другая брала простотой и своею прелестью и скромностью. Казалось, что Мама говорила: что мы будем делать без Государыни-матери! Помогите мне! И каждый был готов сейчас же оказать ей всяческое содействие. В годах мои Родители жили в Варшаве из-за предстоявших там торжеств коронования и открытия Сейма. Мы оставались в Царском Селе, под надзором княгини Волконской, незначительной и очень некрасивой женщины, и князя Александра Голицына, старого друга семьи и бывшего пажа Императрицы Екатерины Великой.
Его благодарная память сохранила все картины той эпохи, он был неистощимый рассказчик анекдотов, умел их хорошо рассказывать, и мы не уставали его слушать. Я искренне сожалею, что никто в нашем окружении не догадался записать его рассказы. Это были бы прекрасные комментарии к эпохе Великой Императрицы Екатерины. Обедали мы всегда вместе. Маленького роста, в сером фраке, с палкой в руках и флаконом венгерского вина в кармане, появлялся он каждый вторник у моих Родителей.
Он любил все розовое, женщин в ожидании и табакерки, которые он собирал. В его доме была часовня, освещавшаяся через купол из желтого стекла, что всегда придавало ей вид залитой солнцем. Он жил уединенно, вдали от света, всегда был озабочен своим здоровьем и окружил себя друзьями, разделявшими его мистически-религиозные взгляды. Подобные настроения разделял с ним Император Александр I, бывший под сильным влиянием знаменитой баронессы Крюднер.
Князь Голицын просил своих друзей честно сказать ему в старости, когда его ум начнет слабеть, для того чтобы вовремя от всех удалиться.
Впоследствии я часто слышала повторение другими этой просьбы, но как-то никто не считался с намерением ее действительно выполнить, князь же Голицын по собственному побуждению вовремя удалился от света. У него было поместье в Крыму, и там он закончил свое земное существование.
Ему грозила слепота, но с христианским смирением выдержал он операцию катаракты и благодарил от всего сердца Господа, когда снова смог увидеть свои горы, море и колодцы, расположенные крестообразно. Его последние годы были заполнены добрыми делами и чтением духовных книг. Но возвратимся опять к нашему детскому столу, за которым он бывал ежедневно, пока Родители отсутствовали.
Моя сестра Адини приветствовала его, она изображала хозяйку, принимавшую гостей, и оживленно болтала с ним. Ей и мне он подарил альбом с литографиями и подписался под посвящением "Prince aux Tabatieres" Принц табакерок фр.
Он вел дневник о нас, который еженедельно посылался Папа. Тот отвечал со следующим фельдъегерем, письмами, на краях того же листа. Я не знаю, сохранились ли эти письма; они были снабжены рисунками и полны шуток. В июле года воспитателем Саши был назначен Карл Карлович Мердер.
Он был прирожденный педагог, тактичный и внимательный. Правилом его работы было развить хорошие черты ребенка и сделать из него честного человека. И этому правилу он оставался верен совершенно независимо от того, был ли его воспитанник простым смертным или Великим князем. Таким образом он завоевал любовь и доверие ребенка. Он не признавал никакой дрессировки, не подлаживался под отца, не докучал матери, он просто принадлежал Семье: действительно драгоценный человек! Никто из тех, кто окружал нас, не мог с ним сравниться.
Судьбе было угодно, чтобы он не дожил до совершеннолетия Саши. Он умер в Риме в году. Карл Карлович очень любил меня, маленькую и застенчивую. Он точно оценил искренность моих побуждений и взглядов: "Что она говорит, то она и делает: человек слова". Это определение принесло мне счастье. Что же касается Жуковского крупнейшего русского поэта , Сашиного второго воспитателя, этот был совершенно иным: прекрасные намерения, планы, цели, системы, много слов и абстрактные объяснения.
Он был поэт, увлеченный своими идеалами. На его долю выпала незаслуженная слава составления плана воспитания Наследника престола. Я боялась его, когда он входил во время урока и задавал мне один из своих вопросов, как, например, во время урока Закона Божия: "Что такое символ? Что могла ответить на это девочка! Жуковский читал выдержки из того. Я склонна признать за ним красоту чистой души, воображение поэта, человеколюбивые чувства и трогательную веру.
Но в детях он ничего не понимал. При выборе учителей считались с советами пастора Муральта, возглавлявшего лучшее частное учебное заведение Петербурга. Благодаря прекрасным преподавателям и Мердеру с его практическим умом. Потом после того как он женился на Елизавете Рейтерн, я полюбила его. Благодаря ей он встречался со строгим протестантом Рейтерном и пылким католиком Радовицем.
Он сам, православного вероисповедания, был малосведущ в делах своей Церкви. Он стал изучать православие, чтобы быть достойным противником в дискуссиях с ними.
В то лето, когда у нас появился Мердер, Папа подарил нам остров около Петергофа. Саша и товарищи его соорудили там дом из четырех комнат с салоном, мы таскали кирпичи и делали дорожки через кустарники, где до тех пор жили только одни кролики.
Нам подарили лодки для того, чтобы мы научились грести. Матрос следил за нашей маленькой гаванью и учил нас морским обычаям. В кухне мы готовили настоящие обеды - я сама умела только тереть корицу для молочной каши.
Небольшое возвышение было названо "Мысом Доброго Саши", в этом видели счастливое предзнаменование. По возвращении наших Родителей в Петергофе была освящена Александровская дача, Александровский Летний дворец. Участок - бывшие огороды стоявшего в Петергофе полка - был подарен моим Родителям Императором Александром I, знавшим их любовь к морскому побережью.
Дом был снаружи совсем простой, в английском стиле, внутри же все отделано прекрасной панелью в старинном готическом стиле, во вкусе того времени, как это можно было прочесть в романах Вальтера Скотта пли в рейнских средневековых сказаниях. Осенью мы жили в Аничковом. Часто, после утомительных дней приемов и маскарадов, они уезжали туда, чтобы быть вдвоем. Страстную Неделю они проводили всегда в Аничковом. Вспоминается мне в то время один ноябрьский вечер. Мы только что были одеты в праздничные платья, чтобы ехать в Смольный институт, где воспитанницы так называемого Белого старшего класса ставили балет, как пришло известие, что экипажи отказаны, Мама не может ехать.
Камер-фрау не разрешила нам войти: "Государь читает Мама депеши, только что прибыл курьер из Варшавы с плохими известиями". Это была польская революция года. За этим вечером последовала длинная, грустная зима, уход гвардейских частей и многое другое, печальное и мрачное. Вначале поляки побеждали нас, а после боев под Гроховом и Остроленкой русским войскам пришлось освободить всю польскую территорию, и только 7 сентября года они смогли снова взять Варшаву.
В наши учебные классы, в наш детский мирок проникало только слабое эхо событий. Адини и я часто болели в то время. Она страдала железами, у меня же был коклюш, и меня отделили в моей комнате вместе с Шарлоттой Дункер. Я не смела никого видеть, но процветала переписка и обмен маленькими подарками с сестрами. Уроков не было, кроме чтения по-русски и английски, меня берегли, и я казалась себе очень интересной.
Иной раз под вечер заходила Мама с Сесиль Фредерике и играла со мной в лото. Весной пришли скверные вести с театра военных действии: эпидемия холеры в армии и смерть Великого князя Константина Павловича.
Мы едва знали его, я видела его всего два раза. Его голос был груб, брови щетинились, форма туго стянута в талии, отогнутые полы мундира были подбиты желтым.
Он называл Мама "Мадам Николя" и часто приводил ее в смущение своими солдатски-грубыми манерами и речами. Но его братья относились с уважением к тем двадцати годам, на которые он был старше их. Уже позднее, из рассказов его современников, мне стала известна его личность.
У него были качества полутатарского, полурусско-цивилизованного характеpa. По натуре добрый и великодушный, не стесненный правилами и узами морали, он поднимался иной раз до геройства, что доказывает его поведение во время пожара Москвы.
Но в обыденной жизни он не мог отказаться от всяких соблазнов. Он окружал себя шутами и любил незаметно вплетать в салонные разговоры анекдоты. Похожие черты, если и не так ярко выраженные, выявлялись и у дяди Михаила Павловича. Обоим не хватало человеческого достоинства, которым в такой степени обладал Папа, той нравственной силы, которая возносит человека над самим собой.
Из оппозиции к Петербургу, дядя Михаил хвалил свободную жизнь в Варшаве и прелесть и любезность польских дам, "от которых петербургским куклам нужно было только прятаться". Что же касается Константина Павловича и его пребывания в Польше, то Мама считала, что он заслужил быть повешенным, и называла его фрондером.
Саша получил титул Цесаревича, который оставался за Константином Павловичем, хотя он и отказался от престола. Его адъютанты поступили в распоряжение моего отца. Между ними были чужие и безродные, умные люди или просто красавцы, как, например, американец Монро или Безобразов, любимец всех дам. Вдова Великого князя Константина Павловича, княгиня Лович, ангелоподобное создание, которая, казалось, только и жила для того, чтобы смягчить грубость своего мужа, была полькой и перенесла много страданий.
Она бежала с ним вместе от польских инсургентов, поначалу таких удачливых, ухаживала за ним до последнего вздоха в Белостоке и приехала потом к нам в Царское Село, где Родители приняли ее как сестру. Сломанная душой и телом от всего перенесенного, она не оправилась больше и скончалась как раз год спустя после революции, оплакиваемая теми немногими, в кругу которых она светилась своей добротой.
Холера быстро распространялась вдоль по Волге. Ее еще не знали в Европе и думали, что можно ее сломить, как чуму, средствами дезинфекции. Как только она добралась до Петербурга, Двор замкнулся в строгий карантин.
Никто не имел права въезда в Петергоф. Лучшие фрукты этого особенно теплого лета выбрасывали, также салат и огурцы. Кадетские корпуса одели своих воспитанников во фланелевые блузы. Им посылался чай и вино. Мы, дети, не понимали опасности и радовались удлиненным каникулам ввиду того, что наши учителя не могли покинуть город. Папа выписал Сесиль Фредерике с семьей из Финляндии, чтобы развлечь Мама.
Она была урожденной руровской, ее мать, урожденная Бишофсвердер из Пруссии, выросла при Дворе в Берлине. Мама знала ее со своих девичьих времен. В день ее свадьбы ее муж был произведен в адъютанты Папа, и они вместе жили в Аничковом. Почти всегда в ожидании очередного ребенка, она проводила свои вечера с Мама, в то время как мужья занимались верховой ездой или военными разговорами. Там во время бунта декабристов он был ранен, когда пытался остановить своих офицеров.
Он получил сабельный удар по голове и упал замертво на землю. Сесиль все видела из окна, от испуга ей сделалось дурно. С этого дня дружба Мама к Сесиль еще больше укрепилась, Сесиль была бесконечно предана Мама. Фредериксу был предначертан полнейший успех его карьеры. Он умер в чине обер-шталмейстера, честный человек, правда немного ограниченный, но всегда добрый к своим подчиненным.
Сесиль же была человеком особого склада. Очень красивая, с волосами цвета воронова крыла с синим отливом; слишком естественная для того, чтобы быть элегантной, с прирожденным умом, всегда готовая все воспринять. Когда ее положение подруги Мама стало очевидным и считалось утвержденным, ей стали льстить и под нее подлаживаться. Это же полностью обрисовало ее подлинный облик. Она не позволяла себе ни покровительствовать фаворитам, ни передавать слухи, какого бы они ни были характера.
Никогда она не была обременительной, хотя могла свободно входить к нам, когда хотела, и Папа и мы, дети, любили ее в одинаковой степени. Она пользовалась нашим доверием, знала о наших планах и маленьких заговорах и умела незаметно удалять нас из комнат Родителей, когда мы слишком шалили.
С Папа она обращалась совершенно свободно и не боялась даже строго побранить его, если считала, что он недостаточно бережет Мама и не замечает ее потребности в покое. В такие минуты он становился совсем смиренным и кающимся, покуда не начинал смеяться, схватывал Сесиль в свои объятия и раскачивал ее как ребенка.
Она охотно принимала на себя обязанности дежурной фрейлины; это было единственным влиянием, которое она себе разрешала. Подрастая, мы, дети, имели в ней верного друга, такого же справедливого, как и великодушного. Для Мама же она была долгие годы неиссякаемым источником помощи во всех обыденных делах, сочувствием ли или словом и делом. Она приходила к Мама каждый раз, когда ее переодевали к приему при Дворе, и после таких приемов она еще сама шла куда-нибудь в общество.
Она уже в молодые годы бросила танцы, но ее очень любили как собеседницу. С гидами и заботами, которые принесли ей ее дети, она перестала любить общество. После смерти своего сына Димитрия она приняла православие. Этот шаг она уже давно обдумывала. Четыре ее сына были православными, и она надеялась таким образом быть ближе к душе своего любимого Димитрия.
Мама не разделяла взглядов Сесиль ввиду того, что не нуждалась в такой степени, как та, в утешении Церкви. С тех пор посещения церкви стали помехой для ее частых визитов к нам. Богослужения и посты, исповедь и посещение монастырей - всему этому Сесиль отдавалась с жаром; это было для нее потребностью и удовлетворением, в то время как Мама это считала скорее святошеством и внутренне, может быть, даже осуждала.
После живейших споров, которые со стороны Сесиль, может быть, были слишком упорными, с обоюдного молчаливого согласия решено было не трогать больше этих вопросов. Мы стали меньше видеться, и привычки изменились, когда обе начали прихварывать. Мама сохранила свой интерес к молодежи, в сущности, она, несмотря на возраст, оставалась юной и веселой. Сесиль, которая прежде, может, сильнее израсходовалась, чувствовала потребность во внутреннем покое. Прелести и развлечения ее прежней жизни истощились, и ее опустошенная душа искала покоя и поддержки.
Отсюда и ее потребность к покаянию и аскетизму. Последние годы ее жизни были грустными: в семье царствовал раздор и отсутствовало внимание друг к другу. Только ее младшая дочь Маша оставалась при ней. Мучительная болезнь прекратила существование Сесиль в мае года. Она умерла христианкой и была стойкой до конца. Никто из ее детей не походил на нее. Дети, три прелестные девочки и два мальчика, стали товарищами игр и впоследствии нашими хорошими друзьями.
Граф Виельгорский, будучи свободным художником, объединял в своем доме всех, кто был предан искусству, русских и иностранцев, поэтов, художников и музыкантов; многие стремились в его дом потому, что там можно было слышать прекрасную музыку, или только оттого, что считалось хорошим тоном бывать у него.
Все всегда находили там радушный прием. Граф был доброжелательным человеком, но несколько поверхностного образования, масон и бонвиван; он был свой как в самых изысканных салонах, так и в кругу веселящихся повес, на пиру которых он, с бокалом шампанского в руке, пел зажигательные цыганские песни у ног какой-нибудь красавицы.
Прекрасно читая и декламируя, он постоянно держал Мама в курсе современной литературы. Он умел скользить поверх предосудительных вещей. Насколько мы, дети, любили его, настолько же не любили его жену. Она обращалась со своим мужем как с маленьким ребенком. Она была урожденной принцессой Бирон-Курляндской, католичкой, очень добродетельной безо всякой прелести и считала себя выше своего мужа. Она была женщина необыкновенно остроумная, ее язык жалил, как укус насекомого.
После каждого злобного замечания она облизывала губы, точно для того, чтобы спрятать самодовольную улыбку. При этом она была то, что называется дамой с заслугами: сама, без гувернантки, следила за воспитанием своих детей и всегда сопровождала своих дочерей, если они приходили к нам. При этом от нее никогда не укрывалось ничего, что можно было бы не одобрить; замечания шепотом делались нашей няне Барановой, которая легко поддавалась ее влиянию.
Потом замечания делались нам, к нашему большому неудовольствию, ведь мы знали, с какой стороны они исходили. Наряду с очень строгим воспитанием, с другой стороны, нам предоставляли много свободы. Папа требовал строгого послушания, но разрешал нам удовольствия, свойственные нашему детскому возрасту, которые сам же любил украшать какими-нибудь неожиданными сюрпризами. Без шляп и перчаток мы имели право гулять по всей территории нашего Летнего дворца в Петергофе, где мы играли на своих детских площадках, прыгали через веревку, лазили по веревочным лестницам трапеций или же прыгали через заборы.
Мэри, самая предприимчивая из нашей компании, придумывала постоянно новые игры, в то время как я, самая ловкая, их проводила в жизнь. По воскресеньям мы обедали на Сашиной молочной ферме со всеми нашими друзьями, гофмейстерами и гувернантками, за длинным столом до тридцати приборов. После обеда мы бежали на сеновал, прыгали там с балки на балку и играли в прятки в сене. Какое чудесное развлечение! Но графиня Виельгорская находила такие игры предосудительными, так же как и наше свободное обращение с мальчиками, которым мы говорили "ты".
Это было донесено Папа: он сказал: "Предоставьте детям забавы их возраста, достаточно рано им придется научиться обособленности от всех остальных". Наши комнаты в Летнем дворце, находившиеся вблизи от Пана, были очень маленькими. Мы проводили большую часть дня на балконах, которые нам служили и классами, и столовыми. Папа вставал летом в семь часов утра и, в то время как одевался, пил свои стакан мариенбадской воды, потом шел гулять с верным пуделем, а часто и в обществе Чичерина и Орлова, в Монплезир, чтобы выпить там свои второй стакан минеральной воды.
После этого он садился в экипаж и с Эрдером, своим любимым садовником, осматривал работы в парке. Ровно в девять часов он уже был в Петергофском дворце, на докладе министров. Это длилось до обеда; затем следовали до двух часов осмотр караулов, парады или же представления чиновников. Но когда за ним закрывались ворота нашего Летнего дворца, все заботы государства и власти оставались позади и он предавался только радостям семейной жизни.
В то время это еще было возможно, оттого что телеграф и железная дорога не перекрещивались с жизнью; почта из-за границы приходила только по средам и субботам, мы были ограждены от неожиданностей, которые в наше время, начиная с х годов, так изнашивают нервы и характер. Во время нашего карантина Мама была в последней стадии ожидания, которое ей причинило много беспокойства и волновало недобрым предчувствием. Папа, очень обеспокоенный этим, отказался от всех путешествий, даже от всяких поездок.
В один прекрасный июльский день этого лета, который был удушлив как никогда и в который солнце светило красным отблеском в сером чаду, пришло известие из Петербурга, что там поднялся бунт. В отчаянье от холерной эпидемии, уносившей ежедневно до трехсот жертв, чернь восстала против врачей и начала их избивать, уверяя, что они отравляют больных.
Папа сейчас же сел в свою коляску и, сопровождаемый Орловым, поехал прямо к рынку на Сенной площади. Его неожиданное появление оказало магнетическое действие. Все головы обнажились. На колени - ваш Государь требует этого, на колени и просите у Господа прощения".
И толпа, только что бунтовавшая, встала, рыдая, на колени. С этого дня порядок больше не нарушался. Через несколько часов Папа вернулся в Петергоф, взял ванну, переменил одежду и появился вовремя к столу, так что Мама не заметила его длительного отсутствия. Туда после нескольких недель затворничества пришел уставший и больной Гектор Берлиоз для того, чтобы предать огню всю память о себе — наброски незаконченных сочинений, статьи, переписку.
Потеряв все в земной жизни, он хочет стереть с лица земли даже память о своей уникальной, похожей на роман судьбе — с всепоглощающими страстями и головокружительными любовными интригами, редкими взлетами и частыми падениями, борьбой за право быть услышанным и трагическим финалом.
Он был первым ребенком в семье местного доктора, который всесторонне развивал сына, прививая ему интерес, в том числе и к музыке. В детстве Гектор овладел флейтой и гитарой, именно тогда были сочинены его первые романсы. Согласно биографии Берлиоза в году он отправляется в Париж учиться, но вовсе не в консерватории, а в Медицинской школе, поскольку отец видел в сыне продолжателя врачебной династии.
Однако медицинские изыскания вызывали у студента Берлиоза не интерес, а отвращение. Отдушину он находил в Парижской опере, где его вдохновляли таланты Глюка и Спонтини. Он стал изучать партитуры полюбившихся опер, написал статью в журнал и вновь взялся за сочинительство. С года юноша берет частные уроки композиции, занимается самообразованием.
В году Гектор покидает Медицинскую школу, чтобы полноценно заняться музыкой. Родители восприняли этот шаг крайне негативно, отец значительно сократил его содержание, и молодой автор публично исполненной «Торжественной мессы» был вынужден зарабатывать себе на жизнь пением в хоре. В году Берлиоз поступает в Парижскую консерваторию, которую заканчивает в год своего абсолютного триумфа с «Фантастической симфонией».
Тогда же была получена и престижная Римская премия, на средства которой он отправился учиться в Италию. Возвращение в Париж в году было ознаменовано свадьбой с актрисой Гарриетт Смитсон. Против этого брака была настроена вся семья Берлиоза, за исключением его младшей сестры Адели. Год спустя родился сын Луис, названный в честь отца композитора.
Несмотря на активность в сочинении и дирижировании, основной доход Берлиозу приносила журналистика и музыкальная критика. Ради заработка он занял должность заместителя, а затем и библиотекаря Парижской консерватории. Настоящим спасением от банкротства стали два гастрольных тура по России — в и годах.
Первый из них состоялся не без участия М. Глинки, с которым Берлиоз познакомился еще в Риме. Союз с эксцентричной ирландкой Смитсон, продлился 11 лет, а в Гарриетт скончалась. В этот же год Берлиоз вступает в новый брак с певицей Мари-Женевьев Мартин, или Мари Ресио — как она именовалась на сцене, с которой у композитора была многолетняя связь.
На закате жизни Берлиоза преследовали одни потери — в умерла младшая сестра Адель, в году - супруга, в — в возрасте 26 лет скончалась последняя возлюбленная, Амели, а в Берлиоз лишился и единственного сына. После этой утраты пожилой маэстро так и не смог восстановиться. Он на три месяца едет на гастроли в Россию, где с ним случаются первые приступы.
Еще до поступления в консерваторию Берлиоз написал кантату «Греческая революция», наброски к опере «Тайные судьи» и «Торжественную мессу». Первым значительным сочинением, которое получило мировую известность, стала «Фантастическая симфония», созданная на волне страсти к недоступной Гарриет Смитсон.
Симфония имела четко выраженное в музыке смысловое содержание и открыла эпоху программных произведений. В том же году Берлиозу с четвертой попытки удалось стать стипендиатом Римской премии с кантатой «Смерть Сарданапала». По возвращении в Париж Берлиоз пишет вторую программную симфонию «Гарольд в Италии», в которой выразил впечатления от поездки в Рим. Произведение необычно редким выбором солирующего инструмента — альта, и создано по просьбе Никколо Паганини.
Знаменитый скрипач так и не смог его исполнить, более того, показанная Берлиозом первая часть вовсе его не впечатлила.
Но, услышав законченную симфонию позже, он был ею совершенно очарован. Премьера состоялась в году в Парижской консерватории.
