Жанна волкова биография, Жанна Эппле
Новости по теме «Репрессии в Беларуси» rss. Хорошо, что комиссар, мудрый мужик, перевел проблему на калории: в наших блокадных условиях водка - хлебово, дополнительное питание; слава этому замечательному приказу Конечно, я сам рисовал этот кружок, но зачем? Это очень странно, они так рады солнцу, что при обстреле неохотно уходят из проезжей части в тень подъездов и подворотен.
Раз я могу надеяться, мы должны продолжать переписку и возможно лучше узнать внутренний мир друг друга. Правда, я не имею пока возможности писать подробно.
Фотокарточку пришлю, как только снимусь, то есть смогу отлучиться с передовой. Национальные отличия меня нисколько не смущают, я сужу по Аполлону, с которым мы в оч. Я вообще не знаю, какую роль может играть национальность в любви.
Аполлон сильно ранен, не знаю, куда его отправили и жив ли он. Пиши чаще, письма дают моральную поддержку". У нас в роте были узбеки, двое, это я точно помню. Они говорили между собой по-своему.
Поэтому я помню. А других национальностей не помню, мы тогда начисто не интересовались этим вопросом. Разве вы не видите по его письмам? Он не вкладывал в них ни труда, ни трепета. Наверное, я никогда его не произносил. Интересно, был ли трепет в моих письмах. Взгляд ее похолодел и отстранил меня, отодвинул куда-то вниз так, что она могла смотреть свысока. Две девочки в довоенных белых платьицах сидели на скамеечке у цветущего олеандра. Над ними навис мальчик, вытянутый, нескладный, какими бывают в отрочестве, когда не поспевают за своим ростом.
Крохотные усики темнели под горбатым носом. У одной девушки коса была перекинута на грудь, другая - стриженая, с ровной челочкой, и смотрела она на меня с восторгом и смущением, будто слушала признание. Это была удачная фотография. Когда-то я занимался фотографией и знаю, что такой снимок - счастливая случайность, подстреленное влет мгновение. Всех троих объединяло что-то старомодное. То ли выражение лиц, то ли поза, не берусь определить, - что-то довоенное, присущее тем годам.
Я давно заметил, каждое время накладывает свое выражение на лица. Дома, до войны, у нас висели портреты родителей отца.
Я не знал их живыми, но любил смотреть на их нездешне-спокойные лица. Такие лица сохранились в картинных галереях. Как бы там ни было, она привлекла внимание нашего старлея. С нынешней Жанной сходства оставалось немного. Фигура огрубела, лицо закрылось. Время увело далеко от той девочки, предназначенной для любви и счастья. Житейские огорчения, неудачи - что нарушило замыслы природы?
Были у нее, конечно, и радости, и труд, и подарки судьбы, но сейчас, глядя на эту грузную властную женщину с тяжелым подбородком, бесстрастным, ловко раскрашенным лицом, умеющую скрывать свои чувства, думалось только о потерях.
Бывает ли, что жизнь чем-то подправит давний проект судьбы? Вряд ли. Детеныш всегда хорош и мил; картина, задуманная художником, наверняка лучше той, что написана. Годы если что и подправят, то обязательно под общий манер Она хладнокровно позволяла сравнивать себя с девчонкой, той самой, что побудила старшего лейтенанта к столь пылким заходам. Она сидела, не скрывая своих морщин, набухших усталостью мешков под глазами. Можно было отплатить ей за усмешку, с какой она уставилась на меня в кабинете.
Конечно, время нельзя победить, но она не чувствовала поражения. Может, это самое главное в нашей безнадежной борьбе. Твою фотографию я поместил между плексигласовыми пластинками, чтобы не истрепать. А настроение неважное. Аполлон умер. Он пал смертью храбрых вместе с теми, кто погиб в нашем наступлении. Он участвовал в уничтожении фашистской группировки.
Мы держим оборону, несмотря на все усилия противника. Фотокарточку пока выслать не могу, сама понимаешь почему. Я пока жив и вполне здоров; очевидно, судьба улыбается и хочет, чтобы мы с тобой встретились. Она хочет, чтобы я взял тебя в объятия и прижал к груди.
Смысл нашей переписки должен быть не пустой тратой времени и флиртом двух представителей молодежи, а искренним чувством, которое обязательно превратится в прямую идеальную любовь. Пиши чаще, не забудь Бориса, если хочешь быть с ним! Я посмотрел на фотографию, на тоненького мальчика в парке, наверняка я знал Аполлона, но внутри ничего не отозвалось.
Только ошибка в письме Бориса кое-что напомнила, об этом я не стал говорить. Борис и впрямь строчил не раздумывая. Временами я еле удерживался от смеха. Письма тоже изменились: легкость Лукина читалась пошлостью, уверенность его стала глуповатой. По каким-то своим пометкам она быстро нашла письмо с подчеркнутыми строками: " Он, конечно, стоит насмерть, но просил передать, что стихи ему понравились. Между нами, он сам стал переписываться с одной москвичкой.
Она быстро вправит мозги этому бычку". Жанна не помнила. Мы оба всматривались в мглу, я никак не мог оживить эту сцену - где Борис мне читал, как это было, - ведь, значит, мы спорили, я о чем-то думал, куда ж это все подевалось, где искать следы? Но все равно - выходит, мы с Жанной давно знали друг про друга.
Я приехала к вам из-за него. Она протянула мне большую фотографию. Неохота мне было смотреть на этот снимок. Она следила за мной. Вряд ли по моему лицу можно было что-либо прочесть. Давно уже я научился владеть им. При любых обстоятельствах. Безо всякого выражения я мог смотреть и на этот портрет и пожимать плечами. Логика ее была проста: раз я вспомнил по карточке Лукина, то должен вспомнить и Волкова, они служили вместе, это ей точно известно, - следовательно, я знаю Волкова.
Я поспешил улыбнуться. Не ворошите. Не настаивайте. Поверьте мне. Как сказал один мудрец, - не надо будить демонов прошлого. Только не уверяйте, что вы из-за меня. Я на вас надеялась.
Бесстрашный лейтенант, вояка. Неужели вы так напугались Злость сделала ее старой и некрасивой. Она была не из тех женщин, что плачут. Губы ее скривились. Она допила кофе, вынула зеркальце, принялась восстанавливать краски. Она проделывала это без стеснения, - один карандаш, другой карандаш, - и снова она была прекрасно-угрюмой, с диковато-чувственным лицом.
Я ждал, что она скажет. Если она хотя бы улыбнулась мне, спросила меня - ну а вы-то, Тоха, как вы поживаете? Что-нибудь в этом роде. Но я не существовал, я был всего лишь источник информации, который оказался несостоятельным.
Поставщик нужных сведений, только для этого я и требовался всем - уточнить, найти резервы, подсказать, кому сколько, составить график. Никто не виноват в том, что я сам куда-то подевался. Пока я спорил, предлагал какие-то решения, пока не соглашался, я существовал Ныне считается, что если я хожу на работу, то со мною ничего не происходит.
Жена моя была единственным человеком, которого интересовало - как я, что со мною. После ее смерти уже никто не спрашивает, что со мною творится. Я рассчитался, мы вышли на улицу, Жанне надо было на метро, я провожал ее через парк. В воздухе густо и беззвучно летал тополиный пух. Мы почти дошли до метро, когда я неожиданно для себя попросил ее дать мне эту папку до завтрашнего дня.
Может, что-то вспомнится. Она посмотрела на меня задумчиво и безразлично, как смотрят на часы, проверяя себя, и нисколько не удивилась. Если что - позвоните, там записка с моим гостиничным телефоном, - преспокойно сообщила она. Я несколько растерялся: похоже, что у нее все было предусмотрено. Полагалось бы пригласить ее в свой дом, но когда я заикнулся об этом, она сказала:.
Она отдала мне папку, распрощалась, не благодаря, не радуясь, как-то отрешенно, и скрылась в метро. Почти год дощатый мой домик простоял на замке. В комнате накопилась тьма и сырость. Я открыл ставни, затопил печь. На столе стояла чернильница и открытая баночка с карамелью. Откуда здесь эта карамель? Я не люблю карамель. Но, кроме меня, никто не мог сюда зайти. Я не приезжал на свой садовый участок с прошлой осени. И зимой не был. На подоконнике лежала дощечка с красным кружком, нарисованным масляной краской.
Опять я ничего не мог вспомнить. Конечно, я сам рисовал этот кружок, но зачем? Кочергу пришлось поискать. На стуле висела моя синяя фланелевая куртка. Я совсем забыл о ней. В шкафу увидел справочник машиностроителя, мне его не хватало всю зиму. Вот он где, оказывается. Я прошел на кухню, привыкая вновь к своим вещам. Одни возвращались быстро, другие не сразу, а были такие, что не признавались мне, вроде этой дощечки.
И карамель тоже не вспомнилась.
На участке висел умывальник. Я поднял крышку. Внутри было сухо, лежала хвоя и какие-то личинки. Ворот колодца пронзительно скрипнул.
Я вытянул ведро, налил в умывальник, взял синий обмылок, пересохший, треснувший. Крыльцо скосилось, доски подгнили, все собирался менять их, да так и не сменял.
И желоб под умывальник проложить. Наверное, и в этом году не сделаю. Я уже прошел тот возраст, когда утром кажется, что за день все успеешь - и то, что не успел вчера, и еще столько же. Я обошел участок. От выгребной ямы тянуло вонищей. Когда-то я хотел ее отделить туей, заборчик такой живой насадить. Все на участке одичало, заросло. Грядки расползлись. Хотел еще посадить клены, серебристые елки, но посадил только два куста сирени.
Сирень разрослась. Смотреть на нее было неохота, она напоминала о несделанном, лучше бы не было этих кустов. В доме потеплело. Я выложил на стол оранжевую папку, пошарил в шкафу, нашел банку сгущенки, сварил себе кофе, но вместо того, чтобы приняться за письма, лег на диван. Там лежала книжка про Вселенную. Я стал ее читать, и оказалось, что когда-то я ее уже читал.
Вспомнил по рисункам. Не много нам остается от прошлого. Каким я был год назад, когда лежал на этом диване и читал эту книжку? И зачем-то уехал, и что-то было с карамельками. Приходила сюда женщина, с которой было так хорошо, и вот расстались. Все это теперь забылось, стало непонятным.
Непонятно, почему надо было расстаться. А если бы я убрал карамельки, выбросил их, то и этого я бы не вспомнил, и сидел бы тут, как будто ничего и не было. Письма Бориса были пронумерованы, сложены в стопки, стопки перетянуты резинками, писем много.
В сорок втором, сорок третьем годах переписка с Жанной шла энергично.
Он отвечал, как правило, немедленно, слал много кратких открыток, неизменно пылких и напористых. Его энергия удивляла. За первую блокадную зиму мы так отощали и наголодались, что никакой мужской силы не осталось в наших слабых телах. Хватало лишь воли исполнять самое необходимое - стрелять, проверять посты, помогать чистить окопы от снега.
В апреле к нам приехали шефы из Ленинграда, работницы швейной фабрики. После ужина, разморенные сытостью от пшенного концентрата, сладкого чая с огромными флотскими сухарями, женщины уснули в наших землянках. Они раскинулись, нежно посапывая на наших нарах, покрытых коричневым бархатом. Мы сидели у печки, умиленные своей бережностью. Никто не пытался их притиснуть, подвалиться к ним. Мысль такая не возникала. Правда, и манков у них не осталось.
Груди, например, начисто исчезли. Разумеется, бабье все сохранилось, а вот не влекло. Не было желания, никаких желаний, кроме как подхарчиться и в баню сходить. Много месяцев нам не снилось снов томящих, разговоров про баб не было Откуда у Бориса брались пыл, страсть? Сыпал ей стихами, долго не выбирая, брал из песен:. Все больше о встрече в тот великий день, после Победы. Встреча и Победа у него соединялись в одно прекрасное Однажды.
Судя по письмам, при встрече должно было произойти нечто неслыханное. Вначале, конечно, - прижать к груди и сказать: "Ты моя! Они без конца целовались. Не могли наглядеться. Стояли, взявшись за руки, и в то же время лежали на высокой кровати. Из месяца в месяц Борис не уставал расписывать радость Встречи. Он не замечал, что повторяется и становится однообразным. Потом в тоне его восторгов появилась некоторая озабоченность.
Она нарастала. Если бы что-то его смущало в письмах Жанны, он бы спорил, цитировал какие-то фразы. Нет, беспокоило нечто другое, но что именно, я не мог понять. Зачем-то Борис требовал от нее все новых обещаний. Добивался заверений в верности, хотел заручиться: что меня ждет, когда я приеду к тебе? Хочешь ли ты быть моей? Он требовал определенности, требовал гарантий, настойчиво, подозрительно. Удивляла его расчетливость, вроде он не такой был.
Вытащил меня с нейтралки, когда я закоченел, двигаться не мог, - рискнул, хотя не был обязан. На передке, правда, осторожничал, не стыдился ползать в мелком окопе, зря не подставлялся Чего ради он так добивался заверений, как будто они обеспечивают любовь? В ответ на расспросы Жанны он написал о Волкове, впервые упомянул его:. Адрес твой он взял у Аполлона.
Вина моя. Видишь ли, я не удержался, рассказывал о тебе, показывал твою карточку, прочел отрывки из твоих писем. Поделился в минуту откровенности. Не знаю, что он тебе написал, но ведет он разговоры о женщинах не в моем вкусе. Воззрения его на жизнь не по мне.
Я человек прямой и ценю откровенность, а не подходы. Что мне нужно, пишу прямо, интимными церемониями не занимаюсь, паутину не раскидываю. Длинные письма, Жанна, я не пишу, я предпочитаю писать короткую правду, чем длинную ложь.
Вывод сделай сама". Собственно, с этого началась та житейская история, что росла по извечным законам любви и ревности среди посвиста пуль и осколков, между боями местного значения, проходами в спиралях Бруно и минными полями, под гулом бомбардировщиков, летящих на Ленинград. В следующий раз о Волкове он написал злее. Хотя, на мой взгляд, сдержанно, мог бы выставить его похуже Но тут я обратил внимание на записку, приколотую к письму. Свеженько-белый листок, на нем знакомым сочно-красным фломастером написано: "Прошу Вас, читайте по очереди письма Волкова и Лукина, так, как я их получала.
Будто угадала, что я предпочитал Борины письма, что в письма Волкова я не собирался заглядывать. Выходит, все у нее было предусмотрено - и то, что буду читать переписку, и что папка окажется у меня, и надо подсказать.
Я вспомнил, как она преспокойно передала мне папку, словно зная, что в конце концов я сам попрошу. Не очень-то приятно, когда твои действия просматриваются наперед, оказываешься примитивным устройством, заводная игрушка - зеленая лягушка.
Волковских писем было много - три увесистые пачки. Пронумерованы, разложены по порядку, с тем, однако, отличием, что письма его истерты на сгибах, помяты, - их, следовательно, перечитывали, носили в сумочке, в кармане. Я разложил на столе нечто вроде пасьянса: письмо, открытка, конверт зелененький, серенький. Аккуратно-печатный почерк, каждое слово вырисовано. Ох, как не хотелось мне браться за них. Не мог заставить себя.
Встал, вышел на крыльцо. Вечерний птичий гам бушевал, стрекотал, заливался в пахучей зеленой теплыни. Вот где распахивалась жизнь. От заброшенности, неухоженности участка жизнь выигрывала, прибывала. Всюду громоздились кротовые грудки вывороченной земли. Дорожки заросли, захваченные повиликой, диким горошком. Я смотрел в небо, которого нет в городе, стараясь войти в покой этого вечера.
Птицы не занимаются воспоминаниями, думал я, они поют, переговариваются, поглощенные счастьем и насущными заботами, и крот знает лишь настоящее и будущую зиму. Эти мудрые мысли меня тешили, но не помогали. Я все больше погружался в прошлое, как в трясину. Чугунное лицо Волкова, оживленное фотографией, приблизилось вплотную.
Обритая наголо, круглая шишковатая голова напоминала бюсты римских императоров из черного мрамора, что стояли в Камероновой галерее. Пули цокали по ним, не оставляя следов. Голос его тоже звучал чугунно-звонко: "Читать чужие письма, лейтенант Дударев, это подлость! И все сработало автоматически, я размахнулся дать ему по морде, но он перехватил мою руку, вывернул так, что я вскрикнул от боли, Волков был куда сильнее меня, но то, что я вскрикнул, было унизительнее, чем его слова.
После бомбежки я нашел у развороченной землянки листки. Не сообразив, чья это землянка, я поднял их и стал читать, сперва про себя, потом вслух, потешаясь над чьей-то любовной дребеденью. Это была разрядка, и все обрадовались возможности похохотать, когда подошел Волков. Моя шутка обернулась серьезным скандалом. Я кинулся на него с кулаками, он отшвырнул меня - все это в присутствии бойцов!
Я схватился за револьвер. Меня оттащили. С этого дня я возненавидел Волкова. Потом было всякое, на передовой друг без друга не обойдешься, но обида засела во мне прочно. Какие каверзы подстраивает жизнь! Зачем понадобилось через столько лет опять подсунуть его письма?
Я вернулся в комнату, оставил дверь открытой в сад, в неутихающий птичий шум, шорох молодых листьев. Я сел за стол. Что в них, в этих волковских письмах? Во мне все напряглось, как в детстве: сейчас меня обнаружат, поймают, уличат Кроме той несостоявшейся драки, было потом куда более серьезное. Не за этим ли пожаловала ко мне Жанна? Потребовать ответа? Все же существует, значит, закон возмездия. Давно уже занимало меня действие его.
Он то подтверждался, то нарушался, но я считал, что это не нарушение, а незнание мое. Потому что действие его могло быть скрытым, неизвестным мне. Рано или поздно зло должно наказываться. Не всегда виновнику, - может воздаться детям его, потомству. Какое-то равновесие природа должна восстановить. Если справедливость не сумеет восторжествовать, тогда она зачахнет, тогда человеку не на что надеяться.
От школьных лет остался у меня невнятным эпиграф к "Анне Карениной" - "Мне отмщение, и Аз воздам". Что он означает? Кроме божественного, уловлен ли тут закон, по которому творится суд над нами?.. Первое письмо было про то, как Волкова поразила фотография Жанны. Фотографию Борис выпросил у Аполлона и повесил ее над нарами. А про выстрел я вспомнил - был у нас случай: кто-то в землянке выстрелил из ракетницы, действительно ослепнуть можно.
Увидел Волков карточку, Борис ему прочел кусок из письма, и образовалось впечатление сильное - "беззащитностью Вашей, опасно соединенной с отзывчивостью и умением чувствовать тонкости, нам недоступные". Читать было неловко, какие он кренделя завивал: "Теперь стоит мне закрыть глаза, появляется Ваше лицо. Я изучал каждую его черточку. Глаза, уши, подбородок. Вижу милую расслабленность губ, восторг жизни в глазах. Я убеждал себя, что навоображал, но теперь знаю, что Вы существо необычное Строчки эти неприятно резанули меня.
Напыщенные выражения каким-то образом совпадали с моим собственным впечатлением. Жанна ответила. Она охотно отвечала тому и другому. Переписка пошла параллельно, у Бориса своя, у Волкова своя.
Разница состояла в том, что Волков скрывал свою. От чтения их писем вперемежку чувствовалось, как нарастало соперничество. Поначалу преимущество имел Борис. Бурные его признания подействовали. За ним было первенство, он имел фору. Кроме того, Волков явно переборщил. Ответ ему, очевидно, пришел суховато-ироничный. Я сужу по тому, как он сменил стиль своих писем. Отшутился - полагал, что сумеет воспеть ее по-восточному, в духе Руставели. И дальше без выкрутас, иронично принялся рассказывать о себе.
О чувствах ни звука, о фронтовых наших перипетиях общими словами отделывался, как и Борис. Неторопливо разглядывал прожитые годы как бы издалека. Письма его, признаюсь сразу, - читались. Дело заключалось не в литературности, я не большой охотник до беллетристики, - он заинтересовал меня своей судьбой. Обстоятельно и содержательно излагал он историю своей жизненной борьбы.
Он был старше нас всех. Лет на пятнадцать. Совсем из другого поколения. Хотя по виду такой разницы не чувствовалось. Голодуха всех подравняла.
В тесных задымленных наших землянках, в окопной зиме, закутанные, промерзлые, измученные снежными заносами, ночными тревогами, нехваткой патронов, мин, потерями от ран, от голодного довольствия, мы возрастов не различали. Тем более что Волков выделялся силой. В феврале, в самое голодное время, он в одиночку тащил ящик с противопехотными минами.
Судя по некоторым фактам жизнеописания, было ему лет тридцать пять. Он описывал тот слой жизни, который мне был неведом, как бы в промежутке между моим отцом и мною. В письмах его, конечно, различался умысел.
Ему хотелось заинтересовать Жанну своей особой. Я раскусил это сразу, но Жанна, казалось, не замечала, ее смущала рассудительная манера изложения, анализ своей жизни, который производил Волков, вроде бы специально ради нее.
С какой стати? А если я другие не умею? У Вас просквозил намек, будто я щеголяю. Давайте условимся, что мое умничание - средство от моего непомерного аппетита. С помощью писем к Вам я усмиряю муки пустого желудка. Так что отнесите все излишества за счет желудка. Есть и другое соображение. Игривость - вещь легкая. Бойкость, нахальство всегда выигрывают. Здесь меня тоже попрекают умником. И начальству не нравится.
В самом деле, - почему я такой? Не знаю. Пробовал прикинуться чушкой - выходит фальшиво. Уж лучше оставаться каким есть. Может, моя биография виновата. Когда мне было 12 лет, весь наш класс отправился в кино, и я захотел. Нужно было двадцать копеек.
Я спросил у отца. Он сказал: заработай, а у меня не спрашивай. С тех пор я ни одной копейки ни у кого не получал. Все сам зарабатывал. Видите, до чего всерьез я воспринял слова отца. Наверное, слишком. Ей инкриминируют ст. Массовые политические репрессии в Беларуси продолжаются с года, когда Александр Лукашенко, судя по сведениям с участков, где избирательные комиссии разрешили наблюдателям следить за подсчетом голосов, проиграл Светлане Тихановской , но не отдал власть.
С года, после нападения России на Украину, белорусов начали преследовать и за антивоенные высказывания или симпатии к Украине. За это время в стране произошло не менее 50 тысяч политически мотивированных задержаний, заведено не менее 12 тысяч политико-уголовных дел и отброшены базовые нормы законности и морали. Хочешь поделиться важной информацией анонимно и конфиденциально?
Пиши в наш Телеграм. Жанна Волкова. Фото Gomel. Сообщается, что в м году милиция задерживала Волкову по административным статьям. Читайте еще. Ребята в черном и вопросы о национальности князей ВКЛ. Как Владимир Орлов все же выступил в Вильнюсе 5. Тихановская выразила соболезнования в связи с терактом в «Крокусе» и попросила беларусов заботиться о своей безопасности 3. Беларуска переехала в Польшу и приняла ислам 2.
Комментарии Хронологически Сначала новые Сначала популярные. Под видом ночных репетиций. В записи принимали участие: Евгений Гильманов соло-гитара, г. Киев , Жанна Волкова вокал, г. Киев , Александр Корнеев саксофон, вокал, г. Кемерово , а также два музыканта из состава воронежского ВИА "Серябрянные струны" Александр Перфилов бас, клавишные, г. Ленинград , Александр Качур ударные, г. Запись, текст и обложки - Владимир Сечко г. Ещё два альбома «Чёрного дела» готовились, но так и не вышли:.
В м «Тяжёлый металл» или как там они на тот момент назывались распадается. Гильманов, Ж. Волкова, В. Плешков и А. Перфилов какое-то время работают как бэк и разогревающая группа Михаила Муромова. Видимо, это вторая половина го, в первой Муромов ещё работал с оркестром «Гелиос» из Калининской филармонии. В м же в автокатастрофе погибает Александр Корнеев. Волкова и Гильманов эмигрируют в USA. Плешков продолжает певческую карьеру в Новосибирске и в году становится фронтменом группы «Город Дит» , созданной ещё в конце х Леонидом Мельниковым.
Владимир Сечко автор русскоязычных текстов «Города Дит». Владимир Плешков - «Сумасшедший». Жанна Волкова в Чикаго по понятным причинам переквалифицируется в исполнительницу эмигрантского шансона. Сергей Харузин ушел из жизни в году. Вот, собственно, и вся недолгая история выпавшей из своего времени хард-рок-группы. Ну и напоследок некоторые интересные факты.
Да-да, тем самым. А в конце х параллельно с «Тяжёлым металлом» работал в новосибирской группах «Гранит» и «Зарево». В «Августе» играл Леонид Смелянский, влившийся в м в «Лейся, песню» и пытавшийся её реанимировать в качестве худрука после расформирования. Небезызвестный «Август» Олега Гусева, созданный в м в Кемеровской филармонии формально продолжил историю «Августа» муравьёвского.
В начале х название «Тяжёлый металл» ассоциировалось скорее с химией. Термин Heavy metal стал привычным несколько лет спустя.
