Поэтическая радуга

Зимними холодными ночами, Когда ветер завывает за окном

Ты сидишь одна в своей печали Вспоминая только о былом.

Годы пролетели незаметно Дети выросли. У них своя семья.

Видеться приходится вот редко Старость подобралась незаметно -

Молодость давно уже прошла. Иногда соседка забегает

Поболтать о жизни, о делах Посидим вдвоем за чашкой чая,

Вспомним о работе, о детях. Вспомним и про жизнь свою былую

Молодость и первую любовь, Как гуляли ночь напропалую

Ведь бурлила в жилах молодая кровь.

Так сидим и в памяти перебираем

Прожитые годы день за днем

Сколько еще лет отмеряно – не знаем

Сколько лет еще мы проживем?

******

Как тяжело одинокому быть, Когда тебя никто не ждет

Порою хочется завыть «Ну почему так не везет?»

От тишины бросает в дрожь И не с кем утром чай попить,

И хоть ты за день устаешь Но даже не с кем поговорить.

Года идут и мы подчас Грустим и тяжело вздыхаем.

Уходят близкие от нас, Лишь память о себе нам оставляют

И так в вечерней тишине Сидим и вспоминаем годы

Когда мы были счастливы вполне. И жизнь текла, как в речке воды,

А как нам хочется порой, Чтоб рядом кто-то был родной.

Поговорить бы мог с тобой С открытой, доброю душой.

Согрел теплом своим и лаской И чтобы мог ты точно знать

Что и живешь ты не напрасно И жизнь окажется прекрасной,

И будет что нам вспоминать, Чтоб просыпаясь утром видеть

Его любимое лицо, И знать, что никому обидеть

Он не позволит ни за что! 

******

Ты моя надежда, Ты моя отрада

Ты моя опора Ты моя награда

Ты мой лучик света В лабиринте дней

Нет тебя любимей Нет тебя родней

Без тебя мне грустно В веренице дней

Без тебя все пусто Приезжай скорей

Быть с тобою рядом Слышать голос твой

Ты моя отрада Сердце успокой

******

Благодарна я судьбе, что ты есть, Что живешь ты рядом,

Что ты здесь. Ты мой лучик золотой, ясный свет

И тебя дороже в этом мире нет.

Испытание судьбой нам дано,

Но мы будем вместе все равно.

По одной дороге мы пойдем с тобой

Так уж предназначено нам судьбой.

Раз судьба соединила нас

И в душе огонь наш не погас

Значит, будем мы в согласье жить

И друг другом будем дорожить.

*******

Тихий, робкий и несмелый Закружился в вышине

Покрывалом белым, белым Лег на землю первый снег.

И светлей вокруг вдруг стало От кристальной белизны

И земля под покрывалом Не проснется до весны.

Нарядились сосны, ели В белоснежный свой наряд

Снегири и коростели Прилетели к нам опять

Прилетели и расселись На деревья, провода

Сладкой ягоды наелись Разлетелись кто куда.

Спит медведь в своей берлоге Не страшна ему зима

Замело пути-дороги Пришла матушка-зима.

*****

Скоро осень на дворе, Скоро осень!

И черемуха листву Скоро сбросит.

И березы свои платьица меняют

Да и птицы, сбившись в стаи, улетают.

Но пока еще бушуют краски лета

Да и песня нашей жизни не допета

(Мы)Да и жизненной полны еще силы

Мудрость в жизни своей накопили

Отметаем мы хвори рукою

Не сдаемся болезням без боя

По утрам, как всегда физзарядка

И не любим мы беспорядка.

****

Как время летит неумолимо

Отсчитывая прожитые годы

И осень к нам в окно уже стучится

И ноют кости уж на непогоду

Но мы сдаваться не хотим на милость

Стараемся еще везде успеть

И что бы в жизни не случилось

Должны мы все преодолеть

Судьба все время крутит, вертит

Старается в бараний рог согнуть

Но поддаваться ей не смейте

Ведь молодость назад нам не вернуть

Здоровья мы желаем, счастья

Удачи и везения во всем

И пусть обходят стороной ненастья

А остальное все переживем

Зимними холодными ночами,

Когда ветер завывает за окном

Ты сидишь одна в своей печали

Вспоминая только о былом.

Годы пролетели незаметно

Дети выросли. У них своя семья.

Видеться приходится вот редко

Старость подобралась незаметно -

Молодость давно уже прошла.

Иногда соседка забегает

Поболтать о жизни, о делах

Посидим вдвоем за чашкой чая,

Вспомним о работе, о детях.

Вспомним и про жизнь свою былую

Молодость и первую любовь,

Как гуляли ночь напропалую

Ведь бурлила в жилах молодая кровь.

Так сидим и в памяти перебираем

Прожитые годы день за днем

Сколько еще лет отмеряно – не знаем

Сколько лет еще мы проживем?

******

Как тяжело одинокому быть,

Когда тебя никто не ждет

Порою хочется завыть

«Ну почему так не везет?»

От тишины бросает в дрожь

И не с кем утром чай попить,

И хоть ты за день устаешь

Но даже не с кем поговорить.

Года идут и мы подчас

Грустим и тяжело вздыхаем.

Уходят близкие от нас,

Лишь память о себе нам оставляют

И так в вечерней тишине

Сидим и вспоминаем годы

Когда мы были счастливы вполне.

И жизнь текла, как в речке воды,

А как нам хочется порой,

Чтоб рядом кто-то был родной.

Поговорить бы мог с тобой

С открытой, доброю душой.

Согрел теплом своим и лаской

И чтобы мог ты точно знать

Что и живешь ты не напрасно

И жизнь окажется прекрасной,

И будет что нам вспоминать,

Чтоб просыпаясь утром видеть

Его любимое лицо,

И знать, что никому обидеть

Он не позволит ни за что!

******

Ты моя надежда,

Ты моя отрада

Ты моя опора

Ты моя награда

Ты мой лучик света

В лабиринте дней

Нет тебя любимей

Нет тебя родней

Без тебя мне грустно

В веренице дней

Без тебя все пусто

Приезжай скорей

Быть с тобою рядом

Слышать голос твой

Ты моя отрада

Сердце успокой

******

Благодарна я судьбе, что ты есть,

Что живешь ты рядом,

Что ты здесь.

Ты мой лучик золотой, ясный свет

И тебя дороже в этом мире нет.

Испытание судьбой нам дано,

Но мы будем вместе все равно.

По одной дороге мы пойдем с тобой

Так уж предназначено нам судьбой.

Раз судьба соединила нас

И в душе огонь наш не погас

Значит, будем мы в согласье жить

И друг другом будем дорожить.

*******

Тихий, робкий и несмелый

Закружился в вышине

Покрывалом белым, белым

Лег на землю первый снег.

И светлей вокруг вдруг стало

От кристальной белизны

И земля под покрывалом

Не проснется до весны.

Нарядились сосны, ели

В белоснежный свой наряд

Снегири и коростели

Прилетели к нам опять

Прилетели и расселись

На деревья, провода

Сладкой ягоды наелись

Разлетелись кто куда.

Спит медведь в своей берлоге

Не страшна ему зима

Замело пути-дороги

Пришла матушка-зима.

*****

Скоро осень на дворе,

Скоро осень!

И черемуха листву

Скоро сбросит.

И березы свои платьица меняют

Да и птицы, сбившись в стаи, улетают.

Но пока еще бушуют краски лета

Да и песня нашей жизни не допета

(Мы)Да и жизненной полны еще силы

Мудрость в жизни своей накопили

Отметаем мы хвори рукою

Не сдаемся болезням без боя

По утрам, как всегда физзарядка

И не любим мы беспорядка.

****

Как время летит неумолимо

Отсчитывая прожитые годы

И осень к нам в окно уже стучится

И ноют кости уж на непогоду

Но мы сдаваться не хотим на милость

Стараемся еще везде успеть

И что бы в жизни не случилось

Должны мы все преодолеть

Судьба все время крутит, вертит

Старается в бараний рог согнуть

Но поддаваться ей не смейте

Ведь молодость назад нам не вернуть

Здоровья мы желаем, счастья

Удачи и везения во всем

И пусть обходят стороной ненастья

А остальное все переживем

О сокровенном, или жизнь продолжается

Детям военных лет — посвящается

С самого раннего моего детства, такого далекого, такого безоблачного, такого счастливого, для меня самыми любимыми и самыми авторитетными людьми на всем белом свете мои родители: отец Федор Ильич Крикун и мать Мария Михайловна Крикун (в девичестве Филоненко). Приехали они в Амурскую область в далеком тысяча девятьсот тридцать четвертом голодном году из Украины, Черниговской области с двумя детьми – дочерью Александрой и сыном Стифаном. Голодовка в те годы охватывала почти все западные регионы Советского государства. В Сибири и восточных регионах России было немного полегче сводить концы с концами. Сюда и устремился народ по вербовке – подальше от голодной смерти. Но оказалось, что на востоке было ненамного легче. Налоги, скудное питание на селе, отсутствие медицинской помощи делали свое черное дело. Умерли трое моих братьев в возрасте до трех лет, рожденные уже на Амурской земле, в селе Актай, Шимановского района. Отец мой по тем временам считался довольно грамотным человеком – имел четыре класса образования церковно-приходской школы и поэтому выучился на тракториста и стал рабочим МТС (машинно-тракторной станции). Получал зарплату деньгами да еще и зерно давали за трудодни. Мать же за работу в колхозе получала только то, что положено было за трудодни в натуральном расчете, то есть зерно.

Оба работали в колхозе не жалея сил, не покладая рук, а потом еще поздно вечером, а то и ночью занимались хозяйством и огородом. Кроме этого: необходимо было испечь хлеб на всю неделю, постирать вручную бельё и отремонтировать обувь. Им приходилось быть мастерами на все руки. 

А тут еще во времена ежовщины угоняли в ГУЛАГ самых крепких, самых здоровых мужиков. Нашу семью эта беда обошла стороной.

На страну обрушилось самое страшное, кровавое и беспощадное испытание. Пришла жестокая, все сокрушающая Отечественная война. Село опустело. Почти все мужики и парни ушли на фронт. Осталось несколько мужиков да женщины с детьми. Отца, как тракториста на фронт не взяли. Выдали бронь. Нужно было кормить армию на фронте и в тылу, да и всю страну мясом, хлебом, овощами. Почти весь урожай уходил в госпоставки. Оставляли зерно лишь на посев, да самую толику выдавали колхозникам. Трудились все: взрослые и дети, не жалея сил и здоровья, отдыхали урывками, и спали вполглаза. Мать работала дояркой на ферме и в полеводстве. Отец – на тракторе. Техника износилась, ремонтировали все своими руками: как могли, как удавалось. Восстанавливали чудом и снова в поле. Сестра в ту пору работала то на зерновом дворе, то в полеводческой бригаде. Брат на двуколке – с бочкой подвозил воду к технике. А в четырнадцать лет он тоже сел на трактор. Было это в сорок втором году. Вовсю гремела война. Наша армия напрягала все усилия, чтобы переломить ход боевых действий. Впереди еще стояли Сталинград и Ленинград, Курск и Севастополь. Ожидала впереди радость Победы.

А пока… работал брат на пару с отцом. Однажды они на тракторе ЧТЗ тащили их МТС села Саскаль в Актай кантерну с горючим (это такие были тогда цистерны с горючим, котрые катились прицепленные за трактор как каток для асфальта). Дорога была дальная – тридцать километров. Вел трактор отец, а Стифан сидел рядом, иногда менялись. Старенький мотор трактора еле справлялся с нагрузкой. Перед речкой Береей дорога пошла под крутой спуск с поворотом влево. Слабенький мотор не смог справиться с напором кантены. Трактор ускорял и ускорял бег под уклон, совсем не слушался фрикционов, тормоза нагрелись и не держали натиск. Скорость все возрастала. Трактор проскочил поворот дороги и понесся напрямую под сопку. Впереди находился обрыв в несколько десятков метров. «Прыгай! — закричал отец брату. — Прыгай!». Стифан успел выпрыгнуть из кабины. Отец остался. На счастье на пути оказалась огромная старая черная береза, она приняла таранный удар на себя – постонала, поскрипела и каким-то чудом устояла. Да, это было истинное чудо. Потом другими тракторами и кантерну, и бедненький трактор вытянули на дорогу. Военные законы тогда были очень суровы. Если бы отец покинул трактор, и техника разбилась, то отца обязательно бы судили и, скорее всего, дали бы высшую меру наказания как «врагу народа». С тех пор эта гора стал называться «Крикунова гора», даже на топографических картах. В шестнадцать лет брата назначили бригадтром тракторной бригады. А в сорок четвертом родился я – через шестнадцать лет после рождения брата.

По окончании войны сестра стала работать страховым агентом и жила своей семьей отдельно от нас, в селе Алексеевка. В те годы трудовые законы также были очень жесткими. Даже за опоздание на работу или за горсть зерна могли отдать под суд. Хоть и маленький я еще был, но помню как брат в знак протеста в сорок восьмом году , из-за большой задержки расчета по трудодням четыре дня не выходил на работу. За это был исключен из комсомола и отдан под суд. Получил за это четыре месяца заключения. Сразу после отсидки его забрали в армию…

Отец ушел на пенсии в шестидесятом году. За свой труд он многократно отмечался ценными подарками и денежными премиями, награжден десятью грамотами. Районного и областного уровня, медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг». Мать тоже награждался грамотами, имела большой авторитет среди жителей села.

В 1963 году, в сентябре, я ушел служить в армию. Отслужил четыре года подводником. Провожали меня всем селом. Отец давал наказ – служить Родине честно, достойно, не позорить фамильную честь ни в армии, ни в жизни. Умер он в мае, в 1964 году. Ему было всего шестьдесят четыре года.

Я выполнил твой наказ, отец. За время службы и за труд имею грамоты, нагрудные знаки и правительственные награды, стал ветераном труда. Сейчас мне семьдесят года. Мы с тобой уже ровесники, отец!и если бы ты смог видеть, как менялась и уже изменилась наша жизнь, ты бы не поверил своим глазам. Мать покинула этот мир в 1976 году. Да и сестры с братом уже нет в живых. И только родная. Любимая жена всегда рядом, всегда поймет, всегда поможет, всегда поддержит. И дети приезжают погостить. Напишут словцо, иногда позвонят.

Время идет, у них растут свои дети, одолевают свои заботы, трудности и преграды, которые тоже, несомненно, нужно преодолевать. Жизнь продолжается… и даст бог, она с каждым годом будет все лучше, все краше. Иначе для чего же мы старались?

Познаем свою малую родину

Все было изношенное, часто выходило из строя и механизаторам приходилось нелегко. Отец мой тоже сначала работал на «ЧТЗ», а потом на «Нати», на пахоте, севе, покосе. Таскал трактором спаренные березы вдоль валков сена, а скирдовщики скирдовали его на березы. Когда скирд был готов, березы отцепляли, а потом зимой срывали березы с сеном с места и тащили волоком на ферму.

Мне, с возрастом, тоже пришлось возить на лошадях воду в бочках, установленных на двуколку к тракторам и комбайнам, и на полевые станы. Попозже подтаскивал на лошадях копны сена к стогам для укладки в стога. С возрастом меня пересадили на конные грабли, а через год и на конную сенокосилку. Работали чуть ли не весь световой день. Пока стояли погожие дни, давая только отдых лошадям на кормежку, людям на обед. После покоса — несколько дней на отдых, а там уже подошла и уборочная страда. Комбайны были еще прицепленные, марки «Сталинец» и «Коммунар». Таскали их по полю тракторами «Нати». А после дождей, когда поле раскисает от влаги, ставили комбайны на специальные лыжи, изготовленные местными умельцами из бревен, и тянули их двойной или даже тройной тягой, чтобы собрать урожай с наименьшими потерями. Это был, поистине, героический труд крестьянина, да к тому же еще до крайности неблагодарный. В то время еще не знали уборку в свал. А убирали напрямую, по мере созревания поля.

Подростками работали сначала на прицепных комбайновых копнителях, укладывая солому, а затем сбрасывали ее на землю, нажимая на специальную медаль, работая весь день в облаках непроглядной пыли. После окончания рабочего дня долго откашливались серыми шматками грязи. А по мере взросления, трудились штурвальными (помощниками комбайнера). С пятнадцати лет мне уже пришлось работать сеяльщиком. Это труд не из легких. Не так-то просто поднять и взвалить с земли мешки с зерном себе на плечо, а потом с этим мешком подниматься на подножку сеялки. И так раз за разом, пока не заполнишь всю сеялку. Да еще и сверху положишь пару мешков, чтобы подольше сеять без дозаправки. Некоторые травяные мешки тянут сотню килограммов, а то и больше. И никто не придет на помощь, взялся – тяни. От величайшего напряжения ломило мышцы и суставы рук и ног, трещали позвонки, пот заливал глаза т все лицо, шею, грудь и спину. Дрожат поджилки, перехватывает дыхание, сохнет во рту. Наконец-то сеялки заполнены. Поехали. Отдыхать некогда, нужно стоять на подножке сеялки и следить за тем, чтобы зерно высеивалось равномерно. Но тут пыль забивается в рот, горло, уши, разъедает глаза, скрипит на зубах. И так день за днем. Да! Крестьянину урожай – хлеб, овощи, мясо даются очень и очень нелегко, через тяжелый труд, пот, соль, которая пропитывает все нутро, тело, одежду, всю сущность земледельца.

Как жаль, что обо всем этом в кои-то времена, времена перестройки позабыли, порушили, запустили. И трудно будет возродить все это заново.

Мое раннее детство проходило в полном смысле этого слова, в сумраке долгих вечеров. В избе горела керосиновая лампа почти всю долгую зимнюю ночь. Отец ремонтировал трактора в МТС за тридцать километров, в селе Саскаль. Мать сторожила на ферме. Я один допоздна сидел над книгами, которые очень любил и читал запоем. А потом, прикрутив фитиль лампы, сладко засыпал до утра. Иногда, выйдя долгим, зимним вечером на крыльцо, приходилось частенько слышать волчий вой в сопках вокруг села. Казалось, что он перекатывается волнами из конца в конец. В те годы их было великое множество. Помню, один раз я уговорил мать взять меня с собой на дежурство на колхозную ферму. Ночью, обходя территорию фермы по периметру, я увязался за ней. До сих пор удивляюсь мужеству матери. Представьте себе нас, идущих по громко хрустящему от мороза снегу в кромешной темноте. Ведь электричества еще не было. Вокруг в нескольких десятках метров от нас сверкают отраженным светом волчьи глаза, не знающие жалости. Слышно вой, лязг зубов и голодное ворчание волчьей стаи. И только свет фонаря «летучая мышь», да природная осторожность перед человеком сдерживают голодную стаю. У меня мурашки бегали по спине, бил нервный озноб, казалось, что волосы шевелятся на голове. Я теснее прижался к материнским ногам, как бы ища у нее защиты. Она успокаивала меня нежной рукой и громким голосом. Этот голос, по-видимому, тоже сдерживал волчью стаю. Постепенно охотники повывели этих хищников, и стех пор я видел их очень и очень редко.

Радио в селе появилось только в 1956 году, когда я учился в пятом классе. Работало оно от передвижного бензинового движка с генератором. А электростанцию построили через год. Она давала ток от локомобиля, работающего на дровах. Через несколько лет станция сгорела и была построена уже новая дизельная. Свет давали только вечером до двадцати четырех часов и утром на три-четыре часа. А с приобретением электродойки и других электростанков – весь рабочий день. Так оживало и постепенно развивалось и крепло наше родное село, наше сельское хозяйство.

Торнадо

О каких только катаклизмах в природе мы не узнаем в средствах массовой информации. Тут и засуха, и пожары, и наводнения, и глобальное потепление, и цунами, и шторма, и гард, и невиданные проливные дожди, и разрушительные торнадо.

В жизни мне много раз приходилось тушить лесные пожары, начиная лет с шести. Однажды мы всем миром отстаивали родное село от подступавших к самым огородам пожаров. Всю жизнь в памяти от тех пожарах я ношу шрам под коленом. Самое неизгладимое впечатление в памяти оставил страшный ураган , шквал-торнадо, прошедший по счастливой случайности примерно в километре от левой окраины нашего села. Если бы через село, то нон, пожалуй, было бы стерто с лица земли вместе с нами. Мне тогда лет восемь-девять было. Стоял жаркий летний день. К обеду небо стали затягивать легкие облака, но очень быстро они все больше и больше сгущались. Вскоре небо совсем потемнело, покрылось мрачными тучами, ускорялся их бег. Все вокруг помрачнело. Какая-то тревога все сильнее и сильнее охватывала все живое в селе. Испуганно метались куры, утки, свиньи, стараясь укрыться в хлевах. Тревожно мычали телята и коровы, пригнанные на дневную дойку, ржали кони, блеяли овцы. Людей тоже охватила непонятная тревога. Все повысыпали на улицу, громко переговаривались, поглядывая на небо, которое принимало жуткий, устрашающий вид. Тучи неслись с огромной скоростью, темнели и темнели, приобретая жуткие оттенки. Приближался непонятный, все заполняющий собою шум, рев, грохот. Вот налетел первый страшный порыв ветра, за ним второй, третий. Все слилось в страшный гул, резко потемнело, похолодало. Люди испуганно жались друг к другу. О нас, детях, и говорить было нечего, мы были просто ошеломлены от происходящего. Под ужасающим напором ветра затрещали крыши на крайних сельских домах и близлежащих к ним хозяйственных постройках. Сорвало и понесло несколько крыш. Громадные тополя на улице стонали, потрескивали и гнулись чуть ли не до земли, отчаянно сопротивляясь страшному напору стихии. Мы стояли испуганные, затравленные, боясь сами оказаться под ударами этой чудовищной, неуправляемой стихии. Примерно в километре от села в лесу творилось что-то невероятное. Там все перемешалось, чудовищные вихри смешали все в один сплошной хаос. Ужасающие тучи клубились почти над самым лесом, перемешиваясь с тучами земли, листьев, веток и даже целых крон деревьев. Все это, закручиваясь в немыслимую спираль, поднималось на громадную высоту и со скоростью уносилось вдаль. Казалось, что там даже все живое было поднято в эту жуткую мясорубку стихии. Некоторые жители села потом уверяли, как несла стихия то косулю, то зайца, а то даже пронесло и самого медведя. Но я сам ничего этого не видел. Да и что разглядишь в таком хаосе и на таком расстоянии? На следующий день никто из рабочих не смог проехать на работу на полевой стан, который находился в шести километрах от села. Весь лес был вырван с корнем. Где деревья удержались корнями за землю, там они были скручены жгутом, повыломаны на разной высоте. Весь лес, шириной, примерно, километров в два-три с половиной и на сотни километров в длину был уничтожен невероятной, дикой силой и навален в немыслимые завалы в несколько ярусов. Даже сосны и лиственницы в два-три обхвата не могли устоять в круговерти. Целую неделю все взрослое население села дружно пропиливало, прорубало и расчищало дороги. Тогда еще у нас в селе не было бензопил и всю работу приходилось производить с помощью двуручных поперечных пил и топоров.

Но наш трудолюбивый и неприхотливый народ давно привык преодолевать любые трудности, какие бы они не были. Почти весь погибший лес так и пропал, сгнив бесполезно нетронутым и не пущенным в дело. А жаль…

Первая охота

Село наше растянулось одной улицей километра на три. Дома стояли просторно, вольготно. Большие дворы, полисадники. У многих односельчан были небольшие ягодные насаждения – смородина, крыжовник, малина. Кое у кого были сливовые и яблоневые деревья, ранетки. Вдоль улицы – кусты черемухи, акации и громадные тополя. Улица была широкой, метров сорок-пятьдесят шириной.

Между проезжей частью и пешеходными тропинками, против нашего дома, мы построили волейбольную площадку и площадку для игры в городки. Транспорта в те годы было немного и нам никто не мешал играть. По праздникам вместе с нами играли и взрослые. От дворов широко раскинулись огороды, соток по пятьдесят-восемьдесят на каждую семью. После реорганизации колхоза в совхоз – огороды у всех урезали до пятнадцати соток вместе со дворами. Остальная земля заросла и превратилась в пустырь. А во времена правления Хрущева Н.С. заставили на крестьянских подворьях урезать и поголовье скота. В конце села была горка, которую все называли «катушкой». С появлением первого снега мы, вся ребятня, пропадали там до позднего вечера. Разводили костер наверху горки. Дрова собирали тут же в лесу, иногда и возле самого кладбища, несмотря на темень. Кладбище располагалось метрах в пятнадцати от горки. Дров набирали на большой огонь. С одной стороны от огородов тянулась широкая кочковатая падь, с другой стороны от огородов – молодой лиственничный и сосновый лес, в котором мы летом вырезали удилища, а зимой – палки для лыж. Лыжи тоже были самодельными из сосновой дранки. В третьем классе мы с другом Владимиром изготовили проволочные петли из отожженного троса и расставили их на заячьих тропах в этом молодом лесу. Троп здесь было натоптано зайцами множество, да опыта у нас никакого. На второй день, после уроков, мы с Владимиром пошли в лес проверить петли. Я прихватил с собой отцовский топор, решив вырубить пару палок. Обойдя несколько петель на тропах, мы наконец-то увидели зайца, сидящего в нашей петле. Нашему ликованию не было предела. Для нас весь лес сверкал мириадами разноцветных искр. Деревья и кусты были покрыты толстым слоем инея, который сверкал на солнце всеми цветами радуги. Наши глаза светились, душа пела. Мы с шумом и смехом отвязали петлю от ствола тонкой листвянки. Я взял зайца на руки, не снимая с него петли, торжественно понес его домой. Петля для страховки была намотана на руку. Владимир с топором шел рядом. Пройдя метров сто-двести, он стал уговаривать меня снять петлю с зайца, мол, она душит зайца, и он не доживет до дома. После долгих колебаний я согласился. Встав на колени, я зажал зайца между ног и стал снимать петлю, постепенно ослабляя ее. Заяц сидел совершенно спокойно, как будто понимал , что его освобождают. Вот петля снята. Я уже хотел взять его на руки, но… Рывок!!!

Вихрь снега в лицо, в глаза, запазуху. Все смешалось. И вот… заяц мелькает между кустов и деревьев, делая громадные прыжки в стороны, прижав длинные уши к спине. Мы с воплями несемся следом. Вдогонку летит топор, палки. Но где там… еще долго, наверное, зайцы хохотали над незадачливыми охотниками. По крайней мере, в селе об этом узнали в тот же день и мы долго были в центре внимания и предметом шуток ребятни и среди взрослых тоже.

Откуда только? А? как вы думаете? Ведь мы рассказали дома только своим.

На Белой

Наконец-то мы собрались на озера. Уже как года три на Белой распахивали целину, начали засевать целину зерновыми. От механизаторов мы, детвора, узнали, что в километрах трех-четырех от стана протянулась цепь озер. Часть из них соединялась протокой и даже в сухую, жаркую погоду эта протока не пересыхала по всей длине. И чем дальше в низовья, тем шире и полноводнее была эта протока, перетекая из одного озера в другое. По-видимому, тут начинался исток какой-то реки. Мы этого не знали. Не знали этого и местные мужики. Самые верхние по течению озера в длительную жаркую погоду пересыхали, протока из них иссякала и тогда наступало большое бедствие для обитателей этих озер. Все дно этих озер бывает усыпано мертвой рыбой, от мелких гольянов до крупных ротанов и карасей. Некоторые ротаны достигали веса до полукилограмма, а караси — до полутора-двух а, возможно и более. И вот тогда на богатое дармовое пиршество сюда слетались стаи ворон, галок и сорок. Пировали здесь и лисы, барсуки, еноты и масса колонков, крыс и мышей. Всем тогда хватало бедной, погибающей рыбы. По дну опустевшего озера повсюду валялись груды обглоданных костей и чешуи. Но проливались дождями озера, наполнялись водой, расцветали водорослями и вновь, через наполненные протоки заходили косяки рыб. Жизнь в них продолжала развиваться.

Взрослым в то время некогда было рыбачить, все время в работе. И вот мы, детвора, с трудом накопав десятка три-четыре дождевых червей, прихватив удочки и немного еды, отправились на озера. В нашем селе почва была песчаной и черви почти не копались. Они не водятся в песке. До полевого стана на Белой было километров двенадцать. Дорога сначала шла через падь и речушку Ахтайчик, а затем через смешанный лес. Километра за три до стана мы вышли на обширную марь, заросшую местами ерником и бескрайними зарослями спелой голубики. Казалось, что марь от края и до края синела небесной лазурью ягодников. Повсюду цвели цветы, переливаясь многоцветьем красок.

Часть мари уже была перепахана и засеяна и вся пахота уже весело зеленела будущими хлебами…

Узнав на стане дорогу к озерам, до которых оставалось еще километра три, мы, не мешкая отправились на поиски этих озер. Наконец-то мы на месте. Немного перекусив после долгой дороги принялись ловить рыбу. Не успеет крючок с наживкой погрузиться в воду , как тут же наживку хватали и объедали гольяны. Без грузила и поплавка поклевку почти не было заметно.

О карасях мы не знали ничего и ловить не умели.

Немногие рыбаки в нашем селе ловили только хариусов и ленков без грузила и поплавка. С такими же удочками мы оказались на озерах. Без грузила наживка опускалась медленно, поэтому ее успевали объедать шустрые многочисленные гольяны. А без поплавка, без привычки было трудновато уследить за поклевками.

О карасях мы не знали ничего, и ловить не умели. Немногие рыбаки в нашем селе ловили только хариусов и ленков без грузила и поплавка. С такими же удочками мы оказались на озерах. Без грузила наживка опускалась медленно, поэтому ее успевали объедать шустрые многочисленные гольяны. А без поплавка, без привычки было трудновато уследить за поклевками.

Быстро скормив червей, обойдя для знакомства несколько озер, мы собрались идти в обратный путь. Но тут наше внимание было привлечено лаем собаки, которая увязалась за нами. Она усердно облаивала кого-то в кочках на противоположном берегу озера. Перебравшись через неширокую протоку, мы побежали к собаке. Вот она уже рядом. Между кочек недвижно лежал невиданный нами ранее зверь. Похож он был на собаку средних размеров, с длинной шерстью и короткими ножками. Постепенно разобрались – это был енот. Мы по очереди брали его на руки, гладили, разглядывали. Лежал он совершенно спокойно, изредка открывая хитроватые глазки, и искоса поглядывая то на нас, то на собаку. Отпустив енота на землю мы притихли и с интересом наблюдали за ним, собаку держали на поводке. Вот енот осторожно повел носом, понюхал воздух, приоткрыл один глаз, второй и… И вот он уже несется прочь, лавируя между кочек. В несколько прыжков мы его догнали. Увидев нас рядом, енот моментально упал на землю и вновь притворился мертвым.

Как мы потом разглядели – это самка, причем кормящая, это было видно по ее соскам. Сначала мы хотели унести ее домой, но потом передумали, пожалели ее и ее детенышей. Взяв собаку за короткий поводок, оставили енота-мамашу на этом месте, а сами со спокойной совестью пошли домой. Это была еще одна встреча с природой на детском пути нашего познания окружающего нас мира. А сколько еще встреч будет на нашем пути? Встреч радостных и трагических, значительных и не очень. Но все они дают нам такие волнующие, такие радостные мгновения.

Еще о хариусах

Чуть только весеннее солнце начинает прогревать стылую землю, растапливать потемневшие снега, разрыхлять своими яркими, жаркими лучами полутораметровый амурский лед, как оживают полусонные зимой рыбьи косяки, готовящиеся устремиться в более мелкие, но холодные и чистые летом речки. Они скапливаются возле устьев этих рек и речушек, усиленно и жадно ловя вкус и запах родных вод, куда неудержимо стремятся для продолжения рода на икромет. И только появились первые промоины в толще льда устьев речек, как вся масса половозрелых, отягощенных икрой и молокой рыб, неудержимо устремляется к верховьям рек и таежных ключей. Сначала идут более крупные хариусы с икрой и молоками. Им нужно успеть как можно скорее отметать созревшую икру. Да и самцы с нетерпением ждут этого момента, боясь упустить его. А затем уже идут более мелкие, еще не созревшие особи. Ленки и таймени начинают ход на икрометание попозже недели на две, на три. В речках и ключах эти породы рыб будут жить и нагуливать вес все жаркое лето. А с наступлением холодной промозглой осени хариусы вновь собираются в дружные косяки и устремляются к амурским ямам, просторам, где легче и безопаснее перезимовать.

Осенний ход хариусы начинают немного позже, чем ленки и таймени.

Сентябрь, помню, был уже на исходе. Я шел по железнодорожной насыпи, идущего вдоль длинного и широкого неверского плеса. Светило еще довольно яркое и теплое осеннее солнышко, пронизывая своими лучами толщи довольно глубоких и тихих вод плеса.

Я обратил внимание на непонятные сначала черточки-штрихи почти по всему плесу. Штрихи занимали площадь метров на сто пятьдесят в длину и метров тридцать-сорок в ширину. Ими было густо испещрено вдоль течения реки все дно плеса.

Вот один штрих шевелнулся, второй, третий. Приглядевшись повнимательней, я понял, что это был многотысячный косяк хариусов, неторопливо спускающийся к Амуру. Все попытки поймать рыбу на этом плесе не увенчались успехом, глубина была слишком большой для моих сапог-болотников и я просто не смог подойти к хариусам на расстояние заброса удочки.

Но на следующий день, примерно на два километра ниже по течению реки, мы уже успешно ловили, возможно, этих же хариусов. Здесь, чуть пониже брода через Большой Невер, на перекате, который тут суживался на основном русле метров до пятнадцати, упал поперек русла тополь, подмытый талой водой. Было еще два мелководных рукава, но рыба в них не шла. А вот возле тополя хариусы табунились, видимо остерегаясь тени от лежащего на поверхности дерева и охотно хватали червей на наших удочках. Особенно часто они брали наживку на мормышках. Их мы изготавливали сами. И они были намного уловистей заводских, по-видимому, это зависело от конструкции мормышек. Бывало, что за день мы налавливали до двух ведер отличнейшей, вкуснейшей «царской» рыбы. Рыбаки стояли дружно, плечом к плечу – человек двадцать по обе стороны русла. Рыбы хватало всем. Копченые хариусы имеют изумительный нежнейший вкус. Ход хариуса длится неделю – две. А затем ловили его в водах Амура, сначала стоя в воде у берега, а с наступлением морозов — уже с кромки льда, забрасывая снасти между плывущих льдин. Заканчивали ловлю уже подводно, примерно к середине ноября. Амур к этому времени уже весь был подо льдом. Ловили на зимние удочки. Постепенно клев затихал. Рыба расходилась по всему руслу Амура по ямам, омутам, ближе к родникам, богатым кислородом, а значит, и богатым кормом. Рыбалка затихала до весны. Редкие рыбаки, в основном безработные, рыбачили всю зиму, ловя донками на живца налимов.

За Ольдой

Лето было на редкость прохладным и сырым. Почти ежедневно шли дожди, земля напиталась влагой, деревья стояли мокрыми, понурыми. Мокрота пропитала все вокруг, реки разбухли, вздулись. Вода в руслах рек бурлила и клокотала, и неслась бурными, мутными потоками в переполненный Амур, а затем и к морю. Прибрежные низины были затоплены, рыба устремилась на затопленные луга и низины на кормежку, нагуливать жир и вес на обильных пастбищах.

В русле рек она практически не бралась, а в лугах удочкой ее не возьмешь – слишком мелко, да и рыба там сытая, привередливая.

Мы все скучали без рыбной ловли, без рыбацкого азарта.

От знакомых лесозаготовителей я узнал, что в шестидесяти километрах от села, за рекой Ольдой в небольших речушках с одинаковым названием Ульдугич вода не поднялась и есть возможность неплохо порыбачить.

В ближайший день у меня был отгул и я решил использовать его для рыбалки. Выехали рано утром с сыном на мотоцикле, но перед Ольдоем мотоцикл сломался и мы, дождавшись автобус с лесозаготовителями, доехали до места рыбалки. Речка на самом деле не бурлила от избытка полых вод, а спокойно и мирно несла свой чистый холодный поток. Времени было достаточно до возвращения автобуса и мы не торопились.

Речушка была небольшой, заросшая прибрежными деревьями и кустарником. По берегу шла едва заметная тропинка. Идти вдоль берега было нелегко, но мы увлеклись и ничего кроме речки, удочки и рыбы не замечали.

За день – два до нас тут кто-то рыбачил, но тем не менее, рыба была непуганная, брала наживку уверенно и, как говорят рыбаки, намертво. Редкий хариус срывался, но тут же, после одного – двух новых забросов брал опять наживку. Все хариусы были крупными, «мерными», граммов по триста-четыреста. Они переливались всеми цветами радуги, радуя душу рыбака и своими размерами, и удивительно дружным клевом.

Домой ехали тем же автобусом с лесозаготовителями. Мужики удивлялись нашему улову и втайне вздыхали, что это им не подфартило.

Дома пересчитали улов – 32 хариуса, а заняли они полный эмалированный ведерный таз с верхом.

Через неделю мы вновь попали на эту речушку, но уже не узнали ее. На берегу была набита довольно широкая тропа. Темнели места кострищ, валялись банки и бутылки, бумага и тряпье, кучи мусора и объедков, на ьерегу валялись хлорка и карбид.

Рыбу ловили не только днем, но и ночью лучили с применением острог и сеток. Домой мы вернулись почти пустыми, поймав немного некрупных хариусов.

Цивилизация и алчность везде одерживают верх над природой. А что же ждет нас дальше?

Семейные походы

За время нашей семейной жизни с женой Тоней, а прожили мы с ней почти тридцать четыре года, мы немало времени проводили вдвоем с ней, а то и вместе с детьми в походах в лес, поездках на рыбалку, по ягоды, по грибы. Сейчас эти походы вспоминаются с легкой грустью, как воспоминания о прошедшей молодости. Помню...

Была весна. Вовсю шумят ручьи, наполненные мутными талыми водами от растаявших снегов. Прошел ледоход на речке Большой Невер. Часть льдин застряла на речных косах, часть была вытолкнута большой водой по берегам, где и нашла свой конец тая и оседая под жаркими лучами весеннего солнца. В выходной день всей семьей решили съездить на речку Большой Невер, на которой километрах в пяти – шести от селавыше по течению реки находится местность, которую все местные жители называют Разливной. От центральной автотрассы туда вела довольно сильно размытая и разбитая техникой дорога. Летом по ней ездили на рыбалку и на покос, да иногда приезжали любители пикников. Дорога шла под уклон в сторону реки, изобиловала множеством довольно крупных камней. Снег в лесу уже растаял. Ехали на мотоцикле «Урал». На скорости встречный ветер сильно холодил, было довольно прохладно ехать, пришлось одеться потеплее. Примерно посредине каменистого спуска, на левой стороне дороги мы увидели обширный ледник, который образовал протекающий поблизости ключ за время зимних морозов, а они в эту зиму частенько достигали пятидесяти шести градусов. От этих морозов русло таких ключей перемерзало местами насквозь из-за чего вода, не находя выхода, прорывалась на поверхность из-под ледяного панциря и заливала большие площади вокруг русла ключа. За зиму нарастал довольно толстый слой льда. Поверх такого льда снова и снова идут наледи и иногда они поднимают толщу в виде огромного купола, под сводом которого находится линза воды. На этом снимке вы видите такой ледяной купол. Одна сторона такого купола под солнечными лучами и под огромным давлением напирающей воды была разрушена. На снимке за спиной моей семьи вы видите такой купол. Под напором грунтовых вод толща льда вместе с частью дерна и даже деревья вместе с корнями были приподняты примерно метра на два над уровнем прилегающей земли. Жена Тоня, дочь Олеся и сын Алексей стоят на леднике примерно метровой толщины. Ни до этого, ни после этой весны мне больше ни разу не приходилось наблюдать подобный феномен. Примерно через год после перенесенного инфаркта Тоня стала летом делать пешие прогулки по лесу, то по грибы, благо. Что лес находился метрах в трехстах от нашего дома. При этом часто брала с собой и детей, не только своих, но и соседских. В зимнее время она совершала лыжные прогулки. Иногда проходила более пяти километров – и это с детьми! Иногда уговаривала меня взять их с дочкой на охоту. Мне приходилось менять свои охотничьи планы и ходить по лесу невдалеке от села. Тогда шли потихоньку, не торопясь, щадя подорванное болезнью сердце супруги, но в итоге все равно проходили за день десять-пятнадцать километров по снегу. В этих походах мои женщины видели, как собаки облаивают белку или глухаря. Добывали мы и рябчиков. Но особый интерес у них вызывала охота собак за хитрюгой-колонком, которого собаки загоняли на дерево, где он тоже неплохо передвигался. А то глядишь, и в дупло поваленного дерева загоняли рыжего. Тогда приходилось простукивать ствол дерева, стараясь определить, где находиться окончание дупла. А затем вырубить в стволе окно через которое выгоняешь длинным прутом – «ширялом» — колонка. Вот чувствуешь, как он хватает острыми, как иголки, зубками надоедливый прут еще и еще. Наконец он не выдерживает и спешит к основанию дупла, стараясь спастись бегством, но… Там в напряжении его уже ждут собаки. И лишь только колонок показал из дупла маленькую головку, как следует молниеносный бросок лайки. Головка колонка уже в пасти. Легкий хруст, и все кончено. Строгий окрик и тушка колонка падает на снег. Иногда достается и собаке от острых клыков колонка.

Но трудней всего добывать собакам колонков зимой в норах, которых немало у этих хищников на их охотничьих территориях. Норы собаки находят по свежему следу колонка или гоня его самого. Вот он ушел в нору, тогда отчаянный лай гремит на всю тайгу. Спешим им на помощь. Ох, как тяжело собакам разрывать мерзлый зимний грунт, состоящий из глины и почти сплошных россыпей камней. Идут в ход зубы, рвущие неподатливые корни и кочки, раздирающие землю и выворачивающие камни. Часто от такой работы десны и лапы сильно кровоточат. Помогаю им, разрыхляя землю самодельной киркой. Для этого приварил к обуху охотничьего топорика стержень из закаленного стального прутка, и заточив его. Норы иногда попадаются с двумя-тремя ответвлениями, и только острый собачий нюх помогает копать в верном направлении. Иногда за зиму, таким образом, мы добывали до тридцати-сорока колонков. И это только по выходным дням. После некоторых таких охот, собаки подолгу трясли, поскуливая и повизгивая, сильно покусанными носами.

Но что поделаешь, охота есть охота.

Ночная атака

В молодости мы частенько всей семьей любили отдыхать на лоне природы. Это были походы на берег реки Большой Невер, где мы с удовольствием купались, загорали, то есть вели активный образ жизни. Частенько ездили на вечернюю рыбалку и на уху на Албазинские озера. Тридцать-тридцать пять километров до озер на мотоцикле «Урал» преодолевались буквально за полчаса. Как приятно после трудового дня расположиться на обдуваемом теплым ветерком берегу озера. За полчаса налавливали удочками на хорошую уху.

Готовилась уха тут же, на берегу, на жарком костре. Приготовленная с дымком, да и еще если со стопочкой хорошего вина, доставляла истинное наслаждение. После хорошего отдыха на природе и прекрасной ухи, мы, полные сил и энергии возвращались домой, заниматься домашними делами. На выходные дни частенько ездили на озера с ночевкой, то есть на сутки. Тогда брали с собой палатку, резиновую лодку. Тут же по приезду накашивали побольше травы, устилали толстым слоем землю, сверху эту подстилку укрывали целлофаном. А уже потом устанавливали палатку. Так, даже после дождя днище палатки никогда не промокало. Было сухо и тепло.

Но однажды мы установили палатку под раскидистой черной березой на высоком, сухом берегу озера. Рядом развели костер, поставили рогатульки, на которых мы развешивали котелки для приготовления ухи и чая. Дети накупались, наплавались по озеру в лодке, я рыбачил, а жена насобирала вкуснейшей лесной земляники. Вечером был прекрасный ужин, музыка из транзистора, кругом тишина и покой. Солнце удовлетворенно садилось за дальние сопки, природа постепенно засыпала после долгого жаркого дня. Стихали птичьи голоса, всевозможной мухоты и мошкары, стрекот кузнечиков. С наступлением темноты даже комары угомонились и оставили нас в покое. Тишина разливалась над утомленной за день природой.

Мы всей семьей устроились в палатке, закрыли вход на замок-молнию и сладко уснули на мягкой, пушистой «перине» из свежескошенной травы. Ночь опустилась на землю. Ночь опустилась на землю, плотно укрыв всю округу темным, мягким покрывалом. Но вдруг среди ночи, в самый разгар сладкого блаженного сна неожиданно жгучая боль пронзила меня на одном участке тела, на другом. Проснувшись окончательно, я нащупал фонарик в кармашке палатки и включил яркий свет. Я увидел, что и другие спящие, отчаянно борясь со сном отбиваются от нападающих на них больших черных муравьев. Оказалось, что мы установили нашу палатку на муравейник, который находился в земляных ходах-лабиринтах под сводом этой такой привлекательной березы. На муравейнике почему то днем и вечером не беспокоила муравьев, с наступлением темноты они вышли на охоту, долго искали к нам дорогу и… наконец-то они прогрызли капроновую сетку на окошке в палатке и вереницей пошли в атаку на непрошенных гостей. Мы отчаянно, но, к сожалению, безуспешно сопротивлялись. Однако сила солому ломит и мы вынуждены были ретироваться.

При свете костра и фонариков срочно перебрались на другое место, где установили палатку, благо – там осталась травяная подстилка от других постояльцев-рыбаков. Возможно, им пришлось также как и нам, убегать из-под этой березы. По-видимому, мы крепко беспокоили их, и они вынуждены были защищаться. А такое было удобное место… И не только для нас.

Алексей Крикун

Наконец-то перевернут последний лист календаря весеннего месяца, закончился учебный год. Оставив позади первый класс, чувствовал себя почти взрослым, как-никак, а мне исполнилось восемь лет. Учился я легко – к началу учебы довольно бегло и хорошо мог читать, считать, мог решать примеры до ста. Обучал меня этому наш колхозный счетовод, инвалид войны – дядя Трофим Дергачев. К моему стыду, я не помню его отчества, впрочем, по отчеству его никто и не называл. Он был человеком одиноким, помогала ему по дому соседка. Возможно поэтому Трофим и привязался ко мне как к сыну. Каждый день я бегал к нему в колхозную контору из садика, который находился буквально через дорогу. Нянечки этому не препятствовали. По окончании первого класса мы, ученики, частенько участвовали в посильной колхозной работе. Под руководством нашей учительницы Степаниды Григорьевны Скоробогатовой мы, все четыре класса нашей небольшой сельской школы, работали на зерновом дворе – перелопачивали зерно, чтобы не «загорелось» от сырости, то на прополке овощей. Ходили мы даже и на прополку зерновых полей, вручную удаляя полынь, кислицу и другие крупные сорняки. Довелось мне заготавливать и березовые веники для корма овечьему стаду на зиму. А во второй половине лета собирали овощи, копали корнеплоды, а затем и картофель. Учитывая наш возраст, взрослые давали нам время погулять вволю. Не каждый же день работать – еще маловатые. Вот тогда мы и пропадали на речке, купались до посинения, рыбачили. У меня наконец-то появилась долгожданная удочка – листвяное удилище, леска, скрученная из ниток десятого номера – нитей в восемь – десять и крючок седьмого или восьмого номера.

В один из свободных от работы дней, наловив на окнах колхозной фермы паутов, мы с другом Владимиром Чайкиным отправились на самую серьезную рыбалку – за хариусами. Опыта никакого, а хариус – рыба очень осторожная: если заметит на берегу человека, то ни за что не будет брать даже самую аппетитную наживку. Приходилось подкрадываться и, прячась в траве, тихонечко забрасывать наживку с крючком в воду. С горем пополам мы кое-как, пройдя довольно большое расстояние вдоль речушки, поймали по три — четыре рыбинки. Какое это было счастье для нас!

Но наша радость была недолгой. Нас заметили большие парни лет тринадцати – четырнадцати. Они считали себя единственными хозяевами на речке и не терпели конкуренции. Нам, конечно, тогда крепко попало. Удочки переломали, рыбу нашу забросили в кочки. Все в грязи, размазывая кровь по лицу, мы явились заплаканными домой. Возмущению наших родителей не было предела. Они обратились в сельсовет. С тех пор мы стали спокойно осваивать премудрости ловли такой осторожной рыбы, как хариуса и ленка. Это было не так легко и просто, как казалось на первый взгляд. Во-первых, листвяные удилища оказались довольно тяжелыми для нас – малышей, а капроновую или жилковую леску нам еще не достать. Дождевых червей. И то у нас было не накопать. В песчаной почве они почти не водились. Поэтому ловлю хариусов и ленков начинали с июня, когда появлялись оводы, а затем и кузнечики. Перенимать опыт было не у кого. Старшие ребята нас игнорировали, а взрослые все на работе и никогда не рыбачили. Рыбачили только два пастуха, но они все лето со стадами и дома появлялись только поздно вечером, и им было не до нас. Вот и приходилось доходить до всего методом проб и ошибок. И, тем не менее, к осени мы уже неплохо ловили хариусов и даже поймали по нескольку небольших ленков.

Но мечтали мы уже о настоящей рыбалке, о крупных ленках. Но все это было у нас еще впереди…

Речные богатыри

Вот и прошел еще один учебный год. Мы с нетерпением досиживали последние уроки и сломя голову неслись домой скорей пообедать, сделать уроки. Подготовка домашнего задания – дело святое, за него мать строго спрашивала ежедневно. И вот уже мы несемся на улицу, будоража сельских псов. Собираемся недалеко от колхозной кузницы. Здесь царствует старенький, одинокий, глухонемой кузнец – дед Нимил. До сих пор не знаю — фамилия это его, имя или прозвище. Он с механизаторами заканчивал ремонт сельхозтехники. Был здесь царь и Бог. Механизаторы беспрекословно подчинялись ему.

Прилетели грачи и галки. Вокруг села стоит шум и гвалт. Земля от лучей солнца по-весеннему парит, наполняется теплом, готовится принять в себя плодородное тугое зерно и покрыться первой зеленью. По падям прошли весенние палы. Мы вместе со взрослыми обжигали околицу села, защищая село от пожаров. Иногда приходилось вместе со взрослыми тушить лесные пожары. До сих пор ношу шрам на колене в память о тех пожарах. Пожары в лесу тушили не только днем, но и ночью. Случалось и убегать от верхового огня, чудом спасаясь на близлежащих полях.

Но вот и долгожданный последний звонок. Теперь несколько дней отдыха и снова на работу в колхоз. В те годы это было обязательно. Даже дети председателя колхоза и председателя сельсовета не отсиживались дома. Да и немалая часть работы по дому была тоже за нами. В перерывах между рабочими днями – опять речка, игры, купание, рыбалка. В-общем, все как и у всех детей мира. Каких только игр мы не знали – лапта, бей-беги, бабки, городки, в попа – гоняло, чижик, прятки, в казаки-разбойники, в войну, где делились на русских и немцев и так далее. Но больше всего любили рыбную ловлю. Мечтали о хариусах и ленках... наконец-то появились оводы. И мы, наловив по паре спичечных коробков оводов, бежали на речку. Уже примерно знали где и в каком месте стоит та или иная рыба – это мели, ямки, заводинки, подводные коряги. Сначала облавливается речка недалеко от села. Но нас тянуло все дальше и дальше осваивать новые места, изучать окрестную природу.

Километрах в трех-четырех от села, ниже по течению речки, находились остатки водяной мельницы. Громоздились остатки плотины, лежало старое полуистлевшее мельничное колесо, два жернова и догнивали остатки мельничного строения. Прибрежные сопки здесь сходились метров на сто. На поверхность выходили обширные каменные россыпи. Вода кипела, бурлила в русле между камней, билась о каменные берега. И вот тут-то мне, пацану девяти лет, несказанно повезло.

После нескольких довольно крупных хариусов, пойманных мною за пару часов, вдруг схватил наживку крупный ленок. Я в азарте, а, возможно, и с испугу так попер его, что он как пробка вылетел из воды на берег. Это был красавец с крупным, мощным брусковатым телом, темной коричнево-бордовой окраски с крупными темными пятнами. Пасть усыпана острыми как игла зубами. Тело завершал мощный хвост с красноватым отливом. Ленок был килограмма на два. Настоящий «речной леопард». Мы с Владимиром любовались им ,унимая волнение.

В этом году у нас уже появилась жилковая леска диаметром ноль целых, шесть десятых миллиметра и крупные кованые крючки номер четырнадцать. Поэтому я и справился с рыбиной. После этого долго был радостный нервный озноб. Минут через двадцать — тринадцать новая удача. Попался еще один, еще крупнее. Перед возвращением домой мы поделили наш улов поровну. Владимиру я отдал первого ленка. Поделили и хариусов. Дома для интереса мы взвесили моего красавца. Он вытянул два с половиной килограмма. В то время мне исполнилось девять лет. Другу – одиннадцать. Мы понемногу мужали, жизнь не стояла на месте и вела нас к новым познаниям, новым трофеем.

Алексей Крикун

Бежит, торопится, скачет с камешка на камешек, с переката на перекат, от плеса к плесу таежная речушка-невеличка под названием «Ульдугич». Несет она свои чистые воды через лесные заломы, мари и болота из глубокой тайги в гордую, величайшую реку Амур. Небольшая это речушка. По валежинке можно перейти с берега на берег, но зато в ее холодных чистых водах водятся ленки, хариусы, налимы, чебаки, гольяны и другие виды рыб. Особенно желанны сердцу рыбака яркие, сверкающие всеми цветами радуги хариусы.

Эта царственная рыба очень вкусна и нежна во всех видах приготовления. Только приходится немало походить вдоль берега реки в погоне за хорошим уловом, пробираясь через завалы, кочки и болотца, кормя полчища комаров, оводов и комаров. Зато как замирает сердце, когда выйдя из-за очередного кривуна, вдруг увидишь на водопое совсем рядом косулю или сохатого, а то и осторожного красавца изюбра. Частенько встречались и норки – то поодиночке, а то и целым семейством. Впереди по валежине или по берегу, неторопливо бежит мамаша норка, а за ней пять – шесть малышей спешат с писком и весело шныряя туда-сюда, задирая и играя друг с другом. Однажды я вот также рыбачил на этой речушке хариусов. Стояла сухая знойная погода, природа цвела и благоухала. Пели птицы, стрекотали кузнечики, жужжали мириады всевозможных насекомых, порхали жуки, бабочки и стрекозы. Лето было в разгаре. Решив обойти неудобный и нерыбный участок речки, я вышел на небольшой косогор, идущий в метрах четырехстах от русла реки, и пошел по этому косогору. Вглядываясь в заросли орешника, старался определить – какой будет урожай орехов.

Вдруг из-под самых ног с шумом и писком, стали разлетаться во все стороны серые, крупные птицы. Они еще только учились летать и полет их был недолгим и неумелым. Через несколько мгновений они были уже на земле и вмиг попрятались в траве. От неожиданности я даже остановился. Казалось, что наступила полнейшая тишина, но тут из-за кустов орешника с шумом и громким хлопаньем крыльев на помощь своим детям вылетела, несмотря на грозящую ей опасность, их мамаша – глухарка. Наверное, ей было очень страшно, но она мужественно подлетела ко мне и села в полутора – двух метрах от моих ног. Глаза ее были налиты кровью, перья взъерошены, хвост распушен, крылья опущены и немного раздвинуты в стороны и чертили кончиками перьев землю. Она громко шипела и щелкала угрожающе клювом. При этом отважно продолжала наступать на меня, как бы оттесняя меня от своих детей. Я мог бы одним ударом лиственной удочки осиротить малюток. Да разве поднимется рука сотворить такое варварство, прервать биение самоотверженного материнского сердца?

- Ну, успокойся, успокойся, не трону твоих детишек, — сказал я с улыбкой и потихоньку стал отходить в сторону.

Глухарка, все также нахохлившись, шла рядом со мной и сердито шипела. Проводив меня метров десять – пятнадцать, она наконец-то остановилась. Я тоже остановился. Опять зашипев, она направилась ко мне. Я весело засмеялся и пошел своей дорогой. Оглянувшись, заметил, что она смотрела мне вслед.

С тех пор прошло лет двадцать – двадцать пять, но я до сих пор с волнением вспоминаю эту встречу и удивляюсь, и преклоняюсь перед бесстрашием и любовью материнского сердца. И подобных встреч было немало.

Алексей Крикун

Чем старше становимся, тем чаще вспоминается наше счастливое и беззаботное детство с его играми проказами познанием и открытием красот окружающей природы счастливыми часами купания и загорания на нашей небольшой мелководной речушке со странным названием Актайчик. Да и село наше называлось Актай. Мы мелюзга собираясь купаться заранее собирали приличный запас дров сучков валежника… Разводили побольше костер а уже с визгом оханьем и с хохотом дружно сыпались в воду. Через четыре- пять все посиневшие- с гусиной окружали костер и отогревались до пунцовых пятен по всему озябшему телу Пар столбом поднимался от отогревающихся тел. Мы блаженствовали .А затем снова в воду…

Речушка наша была очень маленькой мелководной. Местами можно было перепрыгнуть с берега на берег .Но и очень холодной изобилующей множеством родников .Поэтому вода была до этого ледяная что даже зубы ломило от холода и потому поневоле приходилось отогреваться у костра. Просто удивительно как в такой небольшой речушке мы научились довольно хорошо плавать. После обильных летних дождей речушка вздувалась и очень быстро разливалась на десятки сотен метров бурлила в водоворотах темнела, тащила валежник кустарник мусор и была неукротима в своем беге. Село наше Актай стояло через падь от этой речушки примерно в километре. И мы с азартом с упоением на перегонки неслись к реке прыгая босыми ногами с кочки на кочку часто распарывая голые ступни ног о стерню трав оставшуюся после весенних палов рыбной ловли.

Рыбной ловлей мы увлеклись с шести лет. Это был браконьерский вид ловли . Собравшись в ватагу три- четыре пацана мы не водили заводинки по пересыхающей старице реки . Нашими неводами были наши рубахи рукавами которых мы перевязывали горловины рубах . И этими сачками взмутив воду процеживал взад-вперед эти рыбные пруды налавливали по нескольку десятков гольянов и затем торжественно несли улов домой где наши матери добавив в сковородку с рыбой яиц готовили вкуснейшее блюдо на сливочном масле .А мы чувствовали себя героями кормильцами .Ведь это было не очень богатое время .Прошло всего пять лет после войны . Страна только только отстраивалась после разрухи нанесенной войной . Наши родители с утра до позднего вечера без выходных работали на колхозе. И даже наш скромный улов был таким же желанный для наших семей . А мы жаждали новых познаний новых открытий.